А. Руснак
Опыт странного мышления. Часть I
———————————————————Р 88
В работе представлено рассуждение о странном мышлении, о сильном мышлении, традиция которого теряется в веках. В данной части речь пойдет о специфических основаниях, или об их отсутствии при попытках обнаружения подобного слабым способом; об особой адекватности или неадекватности, о слабоумии, о включенности в безумие, то есть обо всем том, что проистекает из такого глобального отсутствия оснований в этом происходящем; о различном специфическом мышлении или обо всем том, что скрыто присутствует за различными явленными разговорами об основаниях.
Язык и слова в работе применяются специфическим образом, что требует определенной подготовки для понимания и раскрытия сути текста. Публикуется в авторской редакции. Текст не обладает особыми эзотерическими свойствами. Все высказанное — это только личное мнение автора, причем оно может меняться в зависимости от вновь приобретаемого опыта. Предложенное повествование не имеет буквального или прикладного прочтения, не имеет прямого отношения к происходившему или происходящему, все это — не более чем умственные построения в абстрактном пространстве.
Работа состоит из трех частей, не является академическим справочником по философии, учебным пособием или научной монографией. Предназначена для тех, кто интересуется специфическим мышлением и тем, что за этим.
Руснак А. Отсутствие оснований. Опыт странного мышления. Ч. 1. / А. Руснак.
В роботі представлені роздуми про незвичайне мислення, про сильне мислення, традиція якого втрачається в століттях. У цій частині мова піде про специфічні підстави, а також про їхню відсутність при спробах їх виявлення будь-яким слабким способом; про особливу адекватність або неадекватність, про слабоумство, про включення у безумство, тобто про все те, що виникає з такої тотальної відсутності підстав у тому, що відбувається; про різне специфічне мислення або про все те, що приховано знаходиться за різними явленими бесідами й навіть за всією цією бесідою про підстави.
Текст не має жодних особливих езотеричних властивостей. Усе висловлене — це лише особиста думка автора, причому вона може змінюватися в залежності від придбаного досвіду. Запропонована оповідь не має буквального або прикладного прочитання, не має прямого відношення до того, що відбувалося або відбувається, усе це — не більше ніж розумові будови в якомусь абстрактному просторі.
Робота складається з трьох частин, не є академічним довідником із філософії, навчальним посібником або науковою монографією. Призначена для тих, хто цікавиться специфічним мисленням і тим, що за цим.
Rusnak, A. Lack of grounds. Strange thinking experience. P. 1.
The paper presents a discussion on strange thinking and strong thinking, the tradition of which has been lost for centuries. This section is concerned with the specific grounds, as well as with their absence when trying to detect them in any weak way; with special adequacy or inadequacy, dementia, involvement in insanity, that is, everything that results from such a total lack of grounds in all that is happening; with different specific ways of thinking or with everything that is hidden behind various revealed conversations and even behind this whole conversation regrading the grounds.
The language and words in the paper are used in a specific way, which requires a certain preparation for understanding and revealing the essence of the text. It is published in the author's edition. The text has no special esoteric properties. The suggestions made herein represent only the personal opinion of the author, and it may change depending on the constantly evolving experience. The proposed narrative has no literal or applied interpretation, has no direct relation to what happened or what is happening, all this is nothing more than mental concept in some abstract space.
The paper consists of three sections and is not an academic reference book on philosophy, a textbook or a scientific monograph. It is intended for those who are interested in specific thinking and what is behind it.
© А. Руснак
Однообразие наличного плана бытия.
Обнаружение мышления и особого мышления.
Направление и содержание философского разговора.
2. Отсутствие оснований, остановки, остановленности, действительной действительности.
Отсутствие действительных оснований.
Противоречия и неразрешимые проблемы.
Гул произошедшего, эхо древних разговоров.
Предварительное замечание ⇑
Необходимо констатировать, что разговор об особом мышлении и «разговор о странности присутствующего бытия» или «разговор об основаниях в современности» (XXI в.) фактически отсутствует. Считается, что такой разговор преодолен, а все предыдущее такое мышление — это только памятник древней мысли, но так ли это?
➤ Мышление, остановленное древними греками, жившими в эпоху полисов, великие имена которых известны всем, в итоге отразившееся в условной эпохе эллинизма и затем ставшее стержнем греко-римской цивилизации, а в последующем преобразившееся в структуры христианского мышления и нашедшее свое выражение в последующем в новоевропейской или новой греко-римской цивилизации и далее — через различные мыслительные перипетии, происходит и в современности...
Стоит отметить несколько основных современных (XIX-XX в.) течений и тенденций дальнейшего движения такого мышления.
— Позитивизм второй половины XIX века и первой половины XX века и все последующие за этим.
Так называемый диалектический марксизм[1] или некий научный материализм, который можно понять в качестве определенного ответвления позитивизма, эволюционно выродившийся в материалистическую кабинетную схоластику и…
Параллельно такому, начиная с 60-х годов ХХ века, развивалась определенная научно-логическая методология, но такое мышление не может преодолеть сложности любого позитивистского мышления (управленческая методология, системо…). И такому противостояло другое мышление, пытавшееся скрыться за занавесом некоей научности, некоей истории философии, но по происхождению оно все же являлось другим (Мамардашвили, Пятигорский).
— Экзистенциальная философия(Шопенгауэр, Достоевский, Кьеркегор, Шестов), в итоге выродившаяся в некое пост-пост мышление во второй половине XX века…
— Различные кризисы мышления, различное вырождение мышления… и сюда же можно отнести и все пост неомарксистские направления и другое…
И тут можно спросить о неотомизме, философии жизни, персонализме, прагматизме и другом, но представленная классификация движения мышления — это определенное упрощение, которое мало что говорит о многом происходившем, то есть в предыдущие два века происходившее это значительность[2], и для раскрытия такого, а также и кризисных тенденций современного не-мышления необходимы другие объемные исследования.
Промежуточное задание данного исследования — это желание показать некоторые содержательности такого мышления, но для полного погружения в такое, конечно же, этого недостаточно. Автор не ставил себе задачу воспроизвести некий историко-философский труд и не пытался следовать условной гуманитарной научности. Слова, используемые в работе, имеют свою специфику. Например слово «мышление» говорит о некоем специфическом напряжении, мышлении в определенном состоянии.
➤ Вторая и основная особенность предложенного разговора — это попытка освежить знание об основаниях, древний и непонятный разговор, странный разговор для обыденного и другого ума.
Что можно, в общем, понять о таком мышлении или мышлении об основаниях?
Для такого мышления нет запретных, маргинальных или каких-то невозможных тем для разговора. Это мышление в каком-то смысле позволяет проводить опыты, не двигаясь никуда из точки нахождения, и такая «форма опытности» постоянно подвергается критике, показывая некую бесполезность такого мышления. Подобный формат, как указывал Б. Рассел, в итоге обесцветил греческое мышление, свел его к бесполезной этической практике, к морализму…, к чему-то, что не позволило возникнуть позитивному мышлению, научному мышлению, позволяющему стать глобальным инструментом воздействия на происходящее. И в подобном смысле такое мышление — это грандиозный памятник мышлению, но созданный памятник — это нечто мертвое, нечто ушедшее, но давшее начало чему-то другому, позитивному мышлению Нового времени.
Конечно же, иногда, есть те, кто готов потратить все свое время на изучение подобного опыта, такой уже мертвой традиции.
— И это мышление, в каком-то смысле, может даже быть основанием для всего научного мышления, но, в общем-то — это бесполезность. Но что на самом деле?
— И почему, казалось бы, уже преодоленное, опять взрывает всю позитивность и переворачивает происходящее с ног на голову?
Возможно, что позитивное мышление и другое мышление не знают нечто о себе и о таком мышлении в том числе? Возможно ли, что это мышление содержит в себе особые тайны, позволяющие подобному не-позитивному мышлению как-то глобально влиять на происходящее?
При этом, а что об этом, о такой тайне может сказать философия в ее историко-философском варианте, которая существует как наука с конца XIX века? Но «наука» далека от разговоров об основаниях, она констатирует ставшее мышление. Она может сообщить о произошедшем мышлении, без возможности понять тот древний произошедший разговор, становясь абракадаброй об абракадабре. И ставшее историко-философское мышление примитивнее любого выделенного фундаментального мышления, например, теоретической физики, которая пытается понять свои основания. В некоторых работах о памятниках философской мысли присутствует определенная системология или определенная негативная метафизика[3]. То есть с ходу предлагается множество из понятий, связей и конструктов. И подобная голая рациональность предлагается в качестве системной философии, диалектики, науки об…, объяснения философии …, трактовки системы… Но такие изощрения ума являются пустыми конструктами.
Оценивая действительные возможности позитивной науки, в итоге становится понятным, что жизненный (наличествующий) мир[4] многообразнее научных классификаций, того, чему учат в университетах. Государственная деятельность, управление, экономика, война… ремесло, искусство, свободные профессии…, борьба за власть, распределение ресурсов, господство, катастрофы, усталость от бытия…, молодость, старость…, мудрость, глупость, рождение, смерть…, эта и та сторона… Все такое не подчиняется никаким классификациям. Все многообразие индивидуумов и жизнедеятельности намного шире школы, завода, университета… Конечно, только определенная ситуация, эпоха позволяют существовать тем, кто не занят вопросами выживания, кто не превращен в инструмент и имеет возможность посвятить себя творчеству, мышлению, безделию, выбору любого направления…, но только до тех пор, пока его не призовут…, и может оказаться, что «там» никого нет, и что тогда?...
Возможно, в упрощенном значении, без действительного разговора об основаниях такое мышление можно воспринимать в качестве определенного цикла духовных упражнений[5], которые позволяют получить другой опыт, не имеющий ничего общего с тем, чему учат в обычных учебных заведениях. В таком смысле можно говорить о таких установках, как сократовские беседы, картезианские медитации, упражнения Лойолы, сны Юнга, точки удивления, методологические сомнения, мысленные эксперименты и т. д. Но все такое — это второстепенность, стержневая суть такого мышления заключается в другом…
В таком опыте мышления можно предположить последовательность, поэтапность, особую интуицию, выход из себя, выход за границы дозволенных состояний. Опыт позволяет обнаружить то, что было неявным до «включения света», и вскрыть «затемненные ходы мышления куда-то», сокрытые на время за завесой обыденности, позитивности. Такое мышление в каком-то смысле позволяет определить новый вектор, порвать с тем, что было до[6]. И действительный мастер всегда будет отрицать схоластику, схематизмы, структурализмы и другие установки, которые подменяют мышление и предлагают себя в качестве такового действительного. Или внешняя форма, слово-образная логика, пафос, высокий голос, словообилие, туманность предполагаются в качестве содержания такового. И мышление — это не мозговой штурм…, метод Дельфи и другие методики, все это предназначено для чего-то другого.
Иногда может присутствовать, так сказать, недобросовестность или обычный обман, шулерство, шарлатанство (это если не давать такому более сильных оценок), то есть могут присутствовать те, кто будет выдавать разное за особое сверхмышление-состояние. Сюда можно отнести различные «практики», «скрытые практики», «курсы успеха», «курсы обнаружения», «общества и сообщества самоутверждения», «собрания самоизлечения», «группы связи с каким-то тем», …позволяющие раскрыть некие возможности духа, ума, памяти, сознания, личности. Сюда также относятся все обыденные разговоры, которые выдаются за какое-то нечто, что почему-то позволяет «понять себя», а затем как-то и куда-то изменить сознание, что как бы позволяет в последующем «достичь» каких-то «успехов, стабильности, сверхуспехов»…, но в чем? Во всем? В господстве над телом, другими, другой реальностью? Получить связи, сверхсвязи, сверхзнания, сверхблагополучие, сверхспособности? Но в итоге в слабом значении все такое — это какая-то бесполезность, глупость, слабоумие, обман, познакомившись с которым у каждого (кто не готов самообманываться) возникает презрительное отношение к любой действительной духовной практике или итоговое ощущение о зря потраченном времени… И необходимо понимать, что никакая духовная практика не является абсолютно безопасным времяпрепровождением… Нужно всегда помнить, что каждый из живущих, прежде всего, происходит как мышление, то есть мышление[7] — это его конституция, и всегда есть опасность такое мышление сломать, изменить, привести в негодность, сделать его неадекватным (или адекватным в сторону тех, кто пытается сломать ум адепта), непрактичным, инфантильным, слабоумным, обманутым, идиотом, выбывшим, нищим, больным, исчезнувшим… И такое может иметь разные последствия, не только для отдельного вовлеченного, но и для всех его окружающих и для всего включения в целом…[8] Поэтому там, где речь идет о мыслях, о состояниях, об уме, там все не так однозначно… И если нет тех, кто думает о включении в целом, и там, где ворота открыты настежь, там может быть разное… И многие не знают о том, что к их мышлению[9], то есть к ним, к их благополучию, доступ всегда открыт, и такой прямой доступ — это, прежде всего, обычное слово, которое может ранить, покалечить, вывихнуть, направить куда-то туда, спровоцировать… или даже убить… Конечно, слово также может наставить на путь, принудить вернуться, излечить, сделать сильнее…
При этом предположительно нужно помнить, что в действительном мышлении, в философском мышлении, в мышлении об основаниях нет ничего тайного в каком-то слабоумном значении. Тайна тут проста — такое мышление требует тяжелого умственного труда, умственной практики, тренировки ума, работы над текстами и над собой, поэтому такое возникает не просто так — это значительный и многолетний труд. И такой труд всегда отсекает всех желающих получить нечто даром, с ходу и для каких-то непонятных забав, не имеющих никакого отношения к тем основаниям, которые пытается разглядеть такое мышление. И многие понимают, что квантовые вычисления — это что-то непонятное, но все считают, что умение понимать философские беседы или политический, исторический замыслы… — это удел каждого, но в действительности такие беседы далеки от той пошлости, которую представляет себе обыватель, хотя такое мышление и происходит с применением слов обыденного языка, то есть в отличие от математики, и другого выделенного мышления, подобное мышление не воспроизвело собственного сверхвыделенного понятийного символизма, но математика и другое в итоге тоже всегда обращается в обычный язык (обычное мышление), и если это не так, то есть если математические символы нельзя преобразовать в обычный язык, тогда это нечто бессмысленное…
Но можно ли назвать такого «исследователя оснований» ученым? При этом зная, что весь эмпиризм и другое в таком исследовании невозможны. И при этом, а как не стать антинаучным? А нужно ли? И такое мышление ни в коем случае не предполагает никакой позитивистской или прикладной методологии, позволяющей создавать инструменты из вокруг происходящего. Инструментом, в каком-то слабом понимании, для такого мышления является сам присутствующий, его мышление, его сущность. То есть с помощью такого мышления не стоит решать то, что решать не нужно, и такое не отрицает взаимодействия с разным, с наукой, с другим. Поэтому философия не должна заниматься не своим делом или воспроизводить некое позитивное знание, которое должны воспроизводить те, кто занимается именно таким вот воспроизводством. И философия — это не база, не фундамент, не теоретические методы…, она таковым может быть только условно… Конечно, философия — это и включение света, а иногда — и особое прояснение. Но иногда…, в каком-то сверхзначении — это разговор о каких-то странных основаниях.
Чем может быть такое мышление, чем оно может являться, чем оно бывает? И тут могут возникать разговоры о различном непредметном знании, о том, а каковое знание на самом деле интересует человека? Например, это то, что позволяет изменяться, развиваться? И философия — в каком-то смысле и является таковым знанием. Конечно, философия — это и политическое видение, и другое…, и тем, кто не производит своего видения, приходится потреблять чужое…, то есть превращаться в предмет, в предмет потребления чужих разговоров об основаниях, а затем и в объект… Поэтому философия — это определенная практическая жизнедеятельность, процесс, точка для споров и диспутов, место выработки. При этом после такого не должны, но могут повести на эшафот, но это уже точка смерти мысли или?…
В таком смысле, в смысле тотального разговора об основаниях философия — это всегда мета-физика. Но это также и выделенный разговор, то есть определенная философская система, это конкретные разделы, так как разговор об основаниях может распадаться на разное: на разговор об основаниях познавательных способностей, и о чем-то запредельном, и другом, о какой-то «онто»... И такой разговор, рассматривая различное происходящее, разное присутствующее, различное явленное может думать и об основании такого, о его онто-…логии, отсюда и философия войны, смерти, жизни, духа…, то есть любого выделенного из явленного или явленное из выделения.
В любом случае, такое казалось бы преодоленное бесполезное мышление, но только действительное мышление, а не слабая фальсификация, обладает разрушительной силой. Действительное мышление все поставит под сомнение, все обратит в бесполезность, любые вчерашние смыслы…, любые основания…, а после и другое. И поэтому такое мышление — это не только взгляд туда, это иногда и разрушительное оружие тут.
---------------------------------
Изложенные в работе мысли не являются учением, научением, теорией сознания или чем-то подобным. Проигранные мысли представлены в большей степени в виде неопределенного вопрошания, без предложения достоверных ответов, что предполагает воспроизводство очередного негативного метафизического учения, чего автор пожелал избежать. Работа не является классической научной монографией, все изложенное ниже нельзя воспринимать в качестве «достоверного учения», но это и не публицистика. Все высказанное стоит воспринимать именно как разговор, который может быть, а точнее, он состоялся. Автор не ставил перед собой задачу утверждать что-либо окончательно. И такое состоявшееся в работе мышление не претендует на особую позитивистскую доказательность[10], но это не эзотерика или примитивная мистика. Все изложенное не связано с психофилософией, психоанализом, фрейдизмом, антропософией или теософией..., с употреблением препаратов изменяющих сознание, не служит целям врачевания или извлечения скрытых способностей.
1. Странное мышление ⇑
Однообразие наличного плана бытия ⇑
Что может удивлять, завораживать, останавливать дух, вырывая его из происходящего? На такое способна только значительная мысль[11], обращающая мышление в ничто[12], вырывающая его из «происходящего что», обращая его в вечность, что и является конкретным мигом-ничто, тем, что «с той стороны сознательности», а после возникает «нечто», то есть мысль (сознательность) после такого «ничто». И что есть такое «то ничто», и что есть «это нечто после» — это все только предположения…
Сложность извлеченных мыслей значительна, и чем внимательнее дух, чем он более изощрен, тем он сильнее требует сверхзначительного напряжения для определенного взаимодействия с загадочным тем. И такое усилие становится смыслом и целью, а все другое становится бесполезным и бессмысленным, но все же нужным в этом присутствии. Отсюда и поиски напряжения становятся необходимостью и чем-то, без чего дальнейшее существование становится бессмысленным, а иногда и абсолютно невыносимым.
Человеческое мышление всегда стремится к завершенности[13], окончательности, к последнему рубежу. Но стремление к таковому предполагает постоянное движение. Отсюда остановить или даже окончательно зафиксировать такое невозможно. Можно только разглядывать пройденный путь и вглядываться в день сегодняшний, а затем усматривать нечто впереди. И так со всем пониманием и со всем знанием (со-знанием) — оно текучее, оно происходит... Поэтому любые попытки законсервировать что-то в форме определения — это слабые способы остановить живую мысль. Отсюда в наличии присутствует «открытый разговор о чем-то», и это «о чем-то», о чем разговор, оно всегда существует именно так. То есть разговор не завершается, и «то, о чем разговор», не определяется окончательно, а все это такое «течет» и длится. И в наличии от такого «произошедшего» присутствует только вот такое — текучий разговор, неопределенный им непредмет и активно встроенный в такой разговор мыслящий, который, возможно, и становится причиной всей этой определенной неопределенности.
Но за всем этим происходящим мышлением присутствует нечто неуловимое, или то, что нельзя понять. И такая мысль «о присутствии вот этого неуловимого», того, что нельзя понять — это точка удивления, позволяющая установить то, о чем стоит задуматься и что, возможно, и является началом любого мышления, любого разговора. Но, а что в итоге предоставит такое задумывание, если в итоге такое — это нечто неуловимое для мышления?
Итак, мышление всегда желает достигнуть последнего рубежа, стать завершенным, преодолеть текучесть, а в итоге выдать за такой рубеж очередную конструкцию, или определенность в виде формальности. Но в таком присутствует существенный изъян, так как любые конструкции — это бывший акт мысли или то, что возникло после мысли, в результате мысли[14]. Но акт мысли — это подвижность, которая в своем происходящем присутствии не предполагает остановки, и останавливаясь становится уже чем-то другим. Соответственно такие конструкции — это замершая (иногда) полезность, которая может стать толчком для другой мысли, но это уже не мысль, а нечто мертвое. И такая мертвость значительна, так как любую мысль в итоге приходится обездвиживать тем или иным способом, а в последующем такое обездвиженное вчера, бывшее мыслью, может влиять на происходящее и становится тем, что будет порождать и другое бытие и следующую мысль в итоге. Но такая завершенность мысли — это не ее рубеж, это только промежуточный итог, за которым может быть только следующий акт…, и, если его не будет, будет нечто иное, но это «иное» — это нечто недоступное для мышления.
Отсюда все рубежи, все, переставшее быть мыслью, — это не рубеж мысли, это не ее реализация, не ее окончательный итог, а это ее остывание в чем-то другом, в чем-то, с чем мысль взаимодействует и что может быть причиной формализации мысли в нечто странное, но что это на самом деле?[15] И тут вопрос открыт так же, как и вопрос о том, а что есть тогда мысль как происходящее? Что есть тогда мышление вообще? Если уловить и обездвижить его невозможно?
И мышление всегда текуче, но и остывшая после мысль тоже присутствует там, где нет остановки, также, как нет остановки в мышлении, и такое присутствие, такая непонятность — это нечто удивительное. И тут может быть мысль о том, что это «происходящее вне мысли» тоже тотальная неизвестность, и его текучесть — это, возможно, не его свойство, а свойство разума, который существует именно в состоянии вот такой текучести, а что на самом деле — это происходящее в его последнем значении?
И такое состояние неопределенности — это проклятие, но и нечто другое. Итак, на самом деле можно точно установить только «наличие глобальной неизвестности»[16], и такая тотальная неопределенность — это возможность для любого акта мысли, для любой конструкции, и такая неопределенность она бесконечна, как и бесконечно приложение[17] мысли. И проклятие мышления — это утверждение о том, что акт мысли может предложить окончательный ответ определяющий неопределенность, что является одновременным отрицанием возможности присутствия акта мысли.
Отсюда любая «абсолютная объективизация конструкции» приводит к тому, возникает очередная схоластика[18], то есть подмена акта мысли конструктом[19]. И сам конструкт предлагается в виде действительного мышления или даже чего-то большего, нежели мысль. Но на самом деле действует только акт, а конструкции — это то, что остается после акта[20]. И тут может возникать «только мысль», что отсуствует необходимлсть прямого участия в происходящем, так как в действительности присутствуют закономерности (конструкции), которые и являются тем что действует. Но все это остывшее после-мыслие — это только то, что осталось после акта, и теперь выдаваемое в качестве конструкта того, что есть больше, чем мысль. Конечно, это после-мыслие — это значительность, но это не чистая мысль, а для «реализации тут» нужно принимать в таком участие. Но чем является «это тут без мышления» или «до мышления», или даже «вне мышления», о чем мысль не просто не знает, а о чем она узнать не может? Что это «все»? Опять какая-то тотальная неизвестность…
Всем предположительно известны собственные мысли, те, что наличествуют в приватном мышлении, но сложно себе представить наличие чего-то другого, того, что можно схватить, получить…, что-то совершенное неизвестное…
— Допустим, схватив наличествующую обыденность, что можно обнаружить? Все схваченное будет схожим, обнаруженное не будет являться критически новым — схожие цвета, формы, запахи, однообразные пейзажи, и такое, конечно же, может определенное время удивлять, но что в последующем? И в такой точке может возникнуть мысль о различении видимого и другого[21].
Мысли, связанные с выживанием, проживанием, продолжением, охотой, производством — это все нужное, но затем однообразное, а значит, и неинтересное. Такое в определенный момент становится бессмысленным и хочется чего-то другого, чего-то неизведанного, того, что может увлечь и погрузить туда, туда откуда родом тот, для кого быть — значит быть особым мышлением[22].
Существует значительность обыденного бытового мышления — мысли об окружающем, о том, как чистить зубы, обманывать, побеждать, быть успешным… Но наличествуют и другое мышление, не относящееся к обывательской шелухе. Конечно, такое не обладает[23] понятной применительной содержательностью, а стремление «экономить себя»[24] говорит о том, что подобное — это бесполезность. Но иногда возникает изощренность, желающая получать именно вот такое странное, а все остальное становится чем-то никчемным…
И тут может возникать желание схватывать новые, утонченные мысли, странные мысли, мысли из другого плана бытия, из того, что возможно, существует внеобыденности. Возможно, такие мысли невозможно воспроизвести, разглядывая происходящее? Но где существует такое, это загадочно добытое умом в результате сложных движений духа, мышление? И, возможно, опыт такого мышления представлен в трудах? Или…? Или, доступ к нему наличествует у любого, кто существует в качестве духовного?
Предположим, что освоение подобного опыта — это специфическая практика, требующая значительного напряжения. И, возможно, в таком нет секрета, оно скрыто, но не так, как кажется. И такое, возможно, сокрыто фактом отсутствия у неподготовленного ума способности осваивать подобное. И возможно, для заглядывания в это лучше определиться с проводником, но при желании и собственного напряжения будет достаточно.
— Но в результате изучения различного этого, возникает осознание присутствия определенной бедности и в таком. Новых мыслей, способных удивить, их с каждым днем будет становиться все меньше и меньше… без возможности завершить сам процесс поиска... И чем больше будет узнано, тем сильнее будет возникать осознание однообразности, и в математических теориях тоже мало «шевелений»[25], их немного и в музыкальных актах. В итоге мыслей, способных удивлять и вызывать определенное состояние, их будет становиться все меньше и меньше…
И действительно интересную мысль можно долго длить, ее можно сверхдолго воспроизводить, растягивать множество раз, например, кантовскую «вещь в себе», музыкальный акт, или решение ума по какому-то поводу…
Определенные ходы мышления могут сильно удивлять, и удивление конкретного хода — вызовет сильный интерес, а после возникнет желание повторить ход, воспроизвести ход, и от этого выскочить ТУДА, к чему-то другому.
Можно стремиться к простоте, но нет ничего более прискорбного, чем упрощенная простота. И простота иногда — это бедность, а иногда — изощренность. Но если, опять же, внимательно присмотреться к тому, что присутствует, к мышлению, то окажется, что это происходящее значительно-бесцветно, и поэтому возникает желание обнаружить особую утонченную изощренность, которая бы удивила, и, возможно, позволила бы очередной раз заметить особый интеллектуальный изыск в мышлении.
Возможно, присутствуют мысли-состояния, которые невозможно повторить, но о них можно сказать, что «это было…», но «что это было?» Предположительно такие состояния нельзя передать ни в живом разговоре, ни в тексте, а после их невозможно воспроизвести. Но, возможно, и сам текст является способом воспроизведения разного, и такое разное — это все то богатство, произведенное явленым историческим мышлением. И подобный текст в каждом проигрывающем «проигрывается иначе» и воспроизводит «что-то разное», но при этом «что-то похожее», и это нечто непонятное.
Такое мышление может взаимодействовать с чем угодно и быть чем угодно, у такого мышления нет ясного основания, кроме него самого. Такому мышлению доступно все, на что оно желает себя направить-обратить-превратить-стать-быть.
Что значит обнаружить радикально новую мысль, раскрыть, вскрыть, открыть? Возможно, это особое искусство, непосильное занятие для того, кому в обычном состоянии постоянной экономии не хочется испытывать напряжения. Но, возможно, преодолев нежелание затрачивать себя и проиграв сверхнапряжение, предположительно возникнет и удовольствие от перенапряжения, а в последующем и желание осуществить такое снова и снова. Конечно, в таком присутствует и обратная сторона, такое напряжение сильно меняет и воздействует на того, кто стремится экономно расходовать себя. Иногда такое может покалечить.
Но в итоге останется непонятным, от чего возникает такая изощренность? Это итог особого пути, результат праздности, скуки, или такое сильное стремление для того, кто присутствует только в качестве особой мысли (сущности и существования)? А в результате поисков может возникать переход к другому способу «экономии себя», или желанию отстраниться от всей шелухи и сосредоточении на главном, на том, что становится важным для особой изощренности.
Обыденное мышление[26], позитивистская вульгаризация философии и банальности, выдаваемые в качестве философии ⇑
Что такое обыденное мышление[27]? Обыденное мышление — это способность понимать все обыденно, то есть «конкретно и понятно». Такое мышление «не познает мир, как он есть»[28], оно «просто это знает» через то, что оно знает «что мир есть», «как он есть». И то, «что в нем есть» — это для обыденного мышления присутствует в качестве существующего и понятного.
— Обыденное мышление умеет сомневаться, оно умеет многое. Но такое сомнение не будет особым, оно никогда не приблизится к порогу «разговора о шизофрении».
— Предположим, что такое[29] обыденное мышление есть! И предположим, что с таких позиций прочтение любых необыденных рассказов превращает их в обыденность, конкретность и пошлость.
— Обыденность точно знает, «что есть» и «как оно есть» — это различные «предметы» обыденного мира. Целокупная «обыденная практика» обывателя, включенность в эту практику, обдумывание этой практики, соотнесение всего с этой практикой…
— Обыденное мышление может пребывать в состоянии милого слабоумия или в сильной экзальтации, оно может быть таким себе уютным удивлением.
— Все остальное, что выходит за такое, предъявляя вопросы, вызывает у обыденного мышления злобу и отрицание. Любое напряжение, сосредоточение, заплыв за буйки.
— Обыденное мышление может быть (называться) и философским, и научным, и политическим, и каким угодно… Оно может себя описывать как угодно, определять себя в виде конкретного учения, знания, доктрины…
— Эзотеризм — это тоже обыденное мышление, его крайняя форма, такая же обыденная форма, как и позитивное научное мышление о мире или, допустим, любой атеизм…
— Обыденное мышление — это ясный определизм определений.
— Обыденное мышление все обращает в пользу и полезность… терапевтию[30]…
— Обыденное мышление может соглашаться с тем, что оно готово признать, что оно что-то не знает как понятный ему предмет, но оно не готово признать, что это что-то значит для него. То есть «практичность» обывателя всегда выше той или иной шизофрении…
Есть ли необходимость разобрать такое (практическое) мышление? Объяснить, понять, стать им… Изменить его, сделать его другим? Скорее всего, необходимо просто констатировать, что возможно такое есть! И это приходится учитывать. Знать об этом.
Нужно ли вступать в дискуссию с таким мышлением? Доказывать ему важность другого мышления, его полезность? Можно ли «вылечить» обыденное мышление? Нет, никак. А зачем? Сам ответ на такой вопрос «зачем?» превращает другое мышление в обыденное, в отрицательную конкретность.
Почему обыденное мышление заблуждается в своей практичности, конкретности? Проблема, о которой не знает обыденное мышление, заключается в том, что «ничто не дано никакому мышлению в качестве положительной конкретности». Все, с чем имеет дело обыденное мышление — это тоже определенная шизофрения, но уже ставшая для обыденного мышления «чем-то конкретным». И такая конкретность — это очередная обыденная иллюзия.
Противостоит ли обыденному мышлению, которое мнит себя в качестве конкретности, практичности, полезности, некая абстрактность, теоретичность, посюсторонность… Ни в коем случае. Различение мышления на конкретное-практичное и другое — это и является показателем обыденности. Не бывает мышления и другого мышления, все мышление — это только мышление[31]. Единственно, что наличествует мышление, отрицающее себя в качестве мышления и видящее в себе особое основательное, практичное, предметное, научное, медицинское, действительное, физическое, а не мышление, не замечая того, что оно тоже происходит только как мышление… И такое непонимание и является показателем определенного слабоумия. Такое и предполагает некое тождество между слабоумием и обыденным мышлением. И мышление, которое отрицает себя в качестве мышления (и одновременно другое, считающее себя только мышлением), оно определенно не знает себя в качестве мышления, но при этом остается только им по сути.
Обыденное мышление всегда подключено к конкретному мифу, «миру», языку, знанию, традиции, конструкции, опыту… то есть в итоге к уже ставшей шизофрении[32]. И отсюда обыденное мышление может сделать вывод, что «это что-то значит» и что «это конкретно значит, что». Но, увы! И тут необходимо остановить его, сообщив ему, что «это ничего не значит!», кроме того, «что оно значит», и если это непонятно, тогда это непонятно, и не более того.
Обыденное мышление может приобретать форму определенной позитивности или научной позитивности. Но чем, на самом деле, является позитивистская, материалистическая… вульгаризация философии?
— Обыденное и позитивистское сознание вроде как бы знает, как все есть. Но присутствуют вещи, способные вызвать удивление даже у всезнающего ума, включенного в «постоянную, позитивную, конкретную, обычную реальность».
— Все прекрасно знают, что «есть время», но попробуйте понять, «что есть знание об этом времени»? Предъявите предмет «время». Покажите свойство «время». Найдите в своей обыденной реальности что-то, что будет соответствовать этому «времени». У нас отсутствует рецептор, позволяющий ощущать «время». Время — это загадка. Время — это «выдумка», но ничто так не реально, как «время».
— Понятие «история» — что это? Реальность истории...? «История» — это слово. Подобное касается и пространства, материи, и цвета вообще, и человека вообще, и мира вообще… Старый спор номиналистов и реалистов о существовании неизвестен такому обыденному уму.
— Возьмите любое слово, например, «владение» или «закон», или... Вот — оно есть? И как оно есть? Если оно есть, а я действительный реалист, то есть я знаю только то, что могу эмпирически определить. Так, вслед за позитивным сознанием давайте последуем в мир реальных, действительных, видимых предметов и обнаружим там вещь «владение»… После поисков вдруг окажется, что такого предмета нет! Как и остальных похожих слов… Тогда вслед за более изощренными представителями позитивных реалистов, можно сказать, что да!, «владение» не является предметом, а это на самом деле ПОНЯТИЕЕ…еееее…, и? То есть это нечто, что можно выявить в результате обобщений из многих предметов в качестве их свойства. Например, мысль «о законе тяготения» возникает из обобщения всех фактов падения предметов, что явно говорит о том, что такое свойство «сообщает о законе», но, скорее всего, Ньютон или Гейзенберг и даже, возможно, Бертран Рассел были бы против такой трактовки данного вопроса. Или, например, «мысль о времени» возникает в качестве обобщения от многих происходящих действий. Проводим параллель с мыслью «владение» и окажется, что это тоже иллюзия. После этого можно предположить, что мысль «владение» возникает в качестве фи-феномена, и… или?
— Существует очередное, одно из многих «мышлений о мире», которое ощущает себя неким «последним взглядом на мир». И это представление о сущем, как о чем-то, что окончательно зарисовано в схемах. Представители такого «мышления» думают, что за их актом не существует другого. Их «мир» практичен и конечен. Он определен и опредмечен, но на самом деле такого мира нет — это вымысел.
— Что есть наше знание о мире? Можно утверждать, что «мир» — это только мысль. Действительно, в видимой практике нет никакого мира. Есть только небольшой, видимый глазами горизонт видимого, и предметов, и свойств, и всего этого видимого-понимаемого через мышление, через так называемые понятия, идеи... И ни одна теория не является последней теорией[33]. То есть, возможно, что все происходящее — это загадка, а иначе зачем наука пытается нечто разгадать, если все и так уже понятно через некую уже известную «диалектическую теорию»? Возможно, схема, позволяющая объяснить такую загадку, в чем-то верна, но только как схема, которая позволяет в упрощенном формате описать мир. Но мир-происходящее всегда больше, чем этот конструкт-о-мире. И тут всегда можно задуматься над ницшеанским противопоставлением Диониса и Аполлона, а также трогающихся умом финансовых аналитиков[34] поверивших в то, что «их схемы» — это то же самое, что и «происходящее»[35], но когда происходящее начинает двигаться куда-то туда, куда ему очередной раз вздумается, то что тогда? Крах, кризис, катастрофа?
— Конечно же, в таком смысле можно начать утверждать, что да! Я понял! Я обманут! Обыденное или позитивистское мышление — это ничто! Ничего нет! Нет ни времени, ни государства, ни мира, ни науки, ни человека… Но, скорее всего, что-то «есть» только как мысль, но и не только. Но как существует мысль и другое — это уже следующий вопрос, а точнее, это та загадка, которая и вызывает удивление. Сложно понять, как существует нечто как мысль, но мы сами существуем как мысль, при этом нас полностью устраивает такое существование, и другое нам неизвестно, или известно? Но почему все, что произносится как «известно» — это мысль? И тут можно двинуться в сторону Беркли и дойти до крайних пределов такого мышления, но все же, как бы кому-то не хотелось, любые мысли и любые фантазии, они ограничены чем-то большим, чем-то происходящим, которое значительнее всего, значительнее разного, в том числе и мыслимого. И такое происходящее, оно даже значительнее всех упрощений о том, что есть мыслимое и протяженное, субстанция и атрибуты, материя и мысль…, субъективный идеализм, объективный идеализм и правильный материализм… и так далее. Всегда можно заметить и видимый горизонт, и мыслимый горизонт, и, возможно, предположить, что есть и другие горизонты, и не горизонты, и что-то совершенно непонятное…
Также существует сумма обывательской банальности, понимаемой в качестве «философии». Такими неосмысленными и нефилософскими вопросами являются такие, как: «В чем смысл жизни?», «Какие вещи хороши, а какие таковыми не являются?». Но действительная философия не занимается таковым. Философия — это плод странного безделия в формате крайне-напряженного «мышления о шизофрении», но это не банальность. Конечно, философия плодовита и как способ удивления, вопрошания, сомнения, размышления, молчания… Но мышление (духовное напряжение) — это не глупость. Действительно, можно задаваться вопросом: «А в чем смысл жизни?». И можно, опять же, выдать ответом какую-то банальность… или какую-то умность, научность, формальность…, но все это незначительность. Но зачем нам такой вопрос? Какой мы хотим получить ответ? А есть ли такой вопрос? Вопрос ли это? Что нам дает ответ на этот вопрос? Вот это уже есть «мышление о мышлении»[36].
Присутствует вульгаризация философии через эзотерическое «философское» учение, «жизненную» модель, практику. Это может быть вульгаризация с помощью «особого» учения, «тайного учения», необычные практики НЛП и другого…
Обнаружение мышления и особого мышления ⇑
Но, представим себе, что в неизвестной древности, в Древнем Египте, в междуречье Тигра и Евфрата или в других утраченных местах и, возможно, временах, там где возникал определенный слой тех, или даже просто те[37], кто мог быть занят духовным (интеллектуальным) созерцанием. Такой слой занятых «чистым мышлением»[38] замечал наличие какого-то…, но чего? Допустим чего-то, ну…, возможно, понятого в качестве «мышления»[39]. И такое обнаруженное «мышление»[40] было значительным открытием (или выдумкой?), что влекло за собой множество из открытий, изобретений[41].
И если «мышление» и загадочное «всеобщее мышление» («остановленное» в работах Э.В. Ильенкова), предположительно-наличествующее в каждом — это открытие, тогда последующие за этим (и вместе с ним) различные мыслительные, мышленческие — логические, математические, геометрические, лингвистические, физические, поведенческие… открытия-изобретения-планы-решения — это все обнаруженное после или вместе, но что это?
И вместе с таковым, возможно, были изобретены различные вещи, например, математическое мышление и письменность, и многое другое, конкретные вещи, способы, предметы, системы, методы… Сложные системы ведения хозяйства, системы управления производством, перемещением, хранением, управлением… Но все такое практическое мышление всегда возвращается назад, к своему началу, к той тайне, от которой возникло все остальное, или к «мышлению».
И чем является это «мышление»[42]? Может быть, это дар богов — это, конечно же, неизвестность. Но то, что это нечто незримое и обнаруживаемое через определимое в словах и другом конкретном — это факт, но что это, как его понять? Это «мышление» — это всеобщее обнаруживаемое или это особая частность, или, возможно, это определенный единый источник, к которому происходит всеобщее подключение? То есть мышление[43] ограничено в отдельном теле или оно не телесно, над телесно, вне телесно? Или «мышление» — это иллюзия, выдумка, оно отсутствует, а наличествует длительность, телесная жизнь, и в ней нечто выделяется в качестве мышления?
Но в итоге вопросы не будут разрешаться, они будут нарастать, и обычное обывательское представление, и возникающий примитивный сенсуализм, а затем эмпиризм, а после и рационализм — все это по мере нагромождения вопросов будет становиться неинтересным, упрощением, которое не позволит двинуться дальше. Но такое не предполагает признания необходимости работать с очередной примитивной эзотерикой.
Что такое философия? ⇑
Что такое философия? Это значительно-загадочное, бесполезное слово. Его, конечно же, можно подвергнуть этимологии. Долго разглядывать. Можно провести над ним определенный вид анализа (разутюжить, расчленить, раздавить, подвергнуть экзекуции). Философ-ииииии-яяя. Люба-мудрия или не-мудрия, а мудрено. Но в итоге это ничего не даст. Дело в том, что тут может быть любое другое слово, например, «абракадабра». Но суть дела не в этом.
Ну еще можно смело и уверенно сказать, что тут дело не в слове, а в его содержании! Ура! Эврика! Хотя… Эка удивил. И что? Ну в содержании, и что? Раскроем его! Философия — это (а дальше сумма бормотаний про это — откроем любой учебник об-философии). Возможно, философия — кто-то, а не это? То есть, это мыслитель, его мысли, его жизнь. Слово «Х», обозначающее все «это кто-то» могло быть любым. Но загадкой является, почему «этот кто-то» отличается от другого такого же «кто-то»? И действительно, у всех наличествуют мысли, но как понять, чем обычные мысли отличаются от мыслей философов?
Предположим, как возникла философия. Не как-то там…, а по-другому. Нарисуем упрощенный сюжет. Кто-то имел «чем и когда» обращаться в языке (мышлении). Он этим языком (мышлением) пользовал. И заметил одну «странность», а затем и многие. И попытки упорядочить в целое странности создавали систему-схему странностей. Ее можно было рассмотреть, заметить через нее следующие странности и предположить иную систему для выявления других странностей (при этом у каждого мыслителя была своя схема и выявления странностей, и их упорядочивания). В результате выявления странностей возникает удивление. И странность, замеченная в языке (мышлении), может быть замечена и в ином, и все таким образом становится странным, требует завершения в акте мышления, и такой акт в целом превращается в мета-систему конкретного мыслителя. Умение или обладание этим странным видом мышления (не абстрактным, не рациональным, не даже философским в негативном смысле, не…, а конкретно странным) и стало тем, что греки определили в качестве философии с одной стороны, и «состоянием» — с другой стороны, и тут можно «услышать» несколько слоев:
— чтение-изучение текстов;
— разговоры об учениях (история философии), сюда и выявление связей, и различное другое;
— вскрытие странностей, ситуация возникшего умения «замечать» проскакивающие неадекватности;
— состояния;
— последующие разговоры о состояниях и их последующая запись.
И «странность» приобрела значение особого инструмента, позволившего грекам «обнаружить» различное в той стороне где живет мышление, обнаруживая и извлекая в ней разное, что в последующем было определено в качестве: математики, логики, политики, военного искусства.
Возможно, философия — это отсутствие мудрости. Возможно, у каждого наличествует мудрость, но у философа ее как бы нет. Он думает над чужой, и в итоге он додумается до какой-то, но — это не философия в качестве первого акта.
И, возможно, не существует философии Мамардашвили, Пятигорского или Гегеля. Философский опыт — это обращение к трансцендентному, взаимодействие с ним, с тем общим источником, который возможно всеобщ[44] для всех. И потому утверждение о существовании очередной «философской системы» — это упрощение, и точнее понимать такое, в качестве присутствия конкретного опыта обращения к Источнику (колодцу), который затем можно разглядывать в качестве чего-то уже определенного, в качестве застывшего опыта мышления или обращения. Но это всегда уже состоявшееся мышление, мышление о застывшем куске лавы, мышление о памятнике мысли, но не мысль в ее первоначальном виде. И первоначальное мышление, когда оно происходит — это извержение горячей магмы мысли из неведомого источника. Поэтому «любое пост» — это интерпретация произошедшего, несдобная проникнуть в те разворачивающиеся оттенки извержения.
«Все люди — философы»[45]. В одном из диалогов Платона присутствует рассуждение Сократа о том, чем является философия и кто такой философ. Суть его примерно в следующем: у всех наличествует собственная мудрость, у того, кто правит, у кораблестроителя, у портного. Все определенно знают свое занятие, и все включены в бытие. У них у всех присутствует собственное предназначение. Но у философа нет мудрости, он пытается понять, что такое мудрость, но что это определенно — он не знает. Он изучает мудрость других, но своя у него отсутствует. У него нет учения. Нет знания. Нет как быть, что делать. У него нет последних ответов, а наличествуют только искания. И если для присутствующих все определено и задано, для них бытие установлено, то для философа — все загадка, все скрыто и неясно. Это и раздражает других, они видят в таком вопрошайке бездельника или человека без определенного занятия. Того, кто ничего не может что-то предложить, не может выдать явную мудрость. Он не может научить печь хлеб, воевать с другими, взымать налоги, ловить рыбу, поклоняться богу. Он тот, кто никак не включен через мудрость, занятие, знание, умение, роль, он в таком смысле антисоциален, революционер или возможно особо исключенный. То есть философ — это внесубъектный субъект, который своими вопросами создает проблемы для субъекта. Он своими вопросами возбуждает умы, нарушает порядок определенности и навевает на всех неопределенность, что, по мнению тех, кто до мозга костей определен, — большая опасность. Мудрецы ненавидят философов. У мудрецов[46] наличествует мудрость, они ей служат, ее предлагают другим. А философы — это те, кто как бы любят мудрость, но толку! У них ее нет и научиться мудрости (какой-либо) у таких любителей невозможно.
В таком смысле философия в своей немудрости, в несмысленности близка с различными антисоциальными учениями, поэтому может возникнуть предположение, что такое — это тоже определенная форма философии. И случается, что выбывшие из бытия, потерянные для себя и других пытаются изображать из себя философов, но это заблуждение. И выбывшие — это именно такие, это не те, кто пытаются «вспомнить», а это те, кто окунулся в бессмысленность, потеряв всякую причину быть. Они не обнаружили зачем, перестали бороться. Но бывает, что отрешенность может являться сознательным решение для чего-то другого, или быть определенной случайностью, что может быть связано с физической слабостью. Но действительная философия — это не отрешенность, не бегство, а наоборот, это именно включенность, но другая, нежели как через мудрость, через «я знаю».
Философ — это не выбывший, это не беспредметный мечтатель, живущий за гранью бытия, наоборот, он по-особому включен в бытие, но в отличие от других он пытается не следовать, а услышать голос бытия, и для него это все загадка, тайна, а не обычная определенность. И философия[47] — это установка бытия, позволяющая устойчиво жить в таком странном состоянии. И такое присутствие не является уникальным событием, выходящим за границы состояний человека, скорее всего, такое состояние внутренне присуще всем. Но иногда возникает точная установка такого или выделение такого состояния, выделение этой тотальной неопределенности в нечто, в длительность… Например, в Древней Греции это состояние не только точно установили, но также и перестали преследовать, прекратили считать болезнью и лечить. И, конечно же, мудрецы всегда против таких ощущений у «граждан», так как неопределенное разглядывание определенности меняет бытие, бытие перестает быть установленным, понятным, предсказанным, оно становится зыбким, бессмысленным и загадочным, а в итоге видимость бытия становится туманной, и при дальнейшей фокусировке на нем оно приобретает новое понимание, и определенность снова определенной, но уже другой… А как же установленные определенности, адекватности? В таком и заключается суть той цивилизации, что возникла на базе особой массовой греческой болезни. И жить зная, что присутствует загадка, неопределенность — это достижение философии греков (также как противоположное такому – аристотелизм). Но, скорее всего, присутствуют и другие способы фиксации состояния неопределенного разглядывания определенности.
Суть в том, что именно такое отношение к мудрости, такая установка, при которой присутствие загадки становится нормой для ума — это и есть суть, ставшая стержнем греко-римской, а затем и будущей христианской цивилизации. С таким состоянием пытались бороться, его пытались сделать мудрым (Аристотель, Аквинский, Гегель), затем особо-критичным (Бэкон, Декарт, Юнг, Кант), после позитинонаучным (Конт, Спенсер), затем определенным (Рассел, Витгенштейн), или окончательным учением о явленном мышлении. Но после все опять выходит из-под контроля (Сократ, Платон, Августин (Лютер), Кьеркегор, Достоевский, Бердяев, Шестов, Хайдеггер, Камю).
И «все люди — философы» потому, что у каждого наличествует способность оказываться в особой неопределенной определенности. Каждый ум охватывает такое состояние, хочет он того или нет. Но, возможно, особенность некоторых позволяет пребывать в нем особым образом. Такое состояние влечет за собой и сомнение, и бессмысленность, и другое. При этом присуствуют и способы ухода от этого, через молитву, через решение, явленное мышление, гипотезу, теорию, мудрость, смерть. И наследие греков — это сильная установка, определение, фиксация присутствия таких состояний духа, и, часто, последующая борьба с таковым.
Предположительно Сократ считал, что записывать состояния, описывать их — это создание определенности, или это производство конкретной мудрости. А чистота философии состоит не в том, чтобы производить определенность, а это «бытие», при котором присутствует включенность в такую неопределенность, то есть это отсутствие собственной мудрости[48]. И такое «записанное» состояние духа — это уже определенность, это учение, знание, мудрость, конечно же — мудрость философская, но это не первая философия, не то чистое состояние. А это уже нечто потерявшее живость и ставшее мертвой определенностью. Но такова традиция после Платона, что каждый философ все же соглашается на присутствующую необходимость омертвления своего бытия через его фиксацию. Конечно, остановленная философская мудрость может быть использована в качестве учения, после воздействия на разное. Но это уже не то, что присутствует, когда оно разворачивается. И можно предположить, что Платон, записывая такое в виде диалогов, пытался создать форму наименьшего омертвления неопределенности, но окончательно избежать этого невозможно.
— Но, почему записанное мышление перестает быт живым? Дело в том, что состояния духа — это скрытые состояния (неявленная духовная деятельность), и это присутствует как нечто неуловимое. И записать состояние можно, но это уже не само состояние — это его последствия, нечто опредмеченное в виде формального мышления (явленного мышления). Конечно, кто-то, разглядывая такую записанную мертвость, может войти в состояние (и прикоснуться к тому, в него), а кто-то нет. Такое состояние не может длиться, оно есть, а затем его нет, но передать или показать его невозможно. В нем можно оказаться и даже записать нечто после, но это, опять же, уже не то, как это было…
Зафиксировав такое неуловимое состояние после, его можно искать, искать в основании всего, в основании любого поиска тогда, когда отбрасывается какая-либо определенность. Отсюда основание наук… Отсюда основание многих исканий… Отсюда, возможно, мощные толчки развития у наследников греко-римской цивилизации… Отсюда, предположительно, многое невозможное становится возможным… Отсюда сверхмощные волны поиска неизведанного или цивилизация интеллектуальных кочевников-искателей в безбрежной неопределенности…
Неправильно говорить, что учение Платона — это нечто конкретное. Явно невозможно предъявить «учение Платона». Платон пропустил через себя определенное понимание, а затем возникло определенное после, зафиксированное на письме. Такие мысли не являются чем-то кроме, как тем, что можно проиграть через свой ум. То есть это определенная мысленная музыка, ни больше ни меньше.
Поэтому так сложно, точнее, невозможно изучать философию в качестве ставшей мудрости. То есть, например:
— в определенном порядке последовательно расставлять одну за другой страницы трудов различных философов;
— или, возможно, выдать «определение что…»;
— или например, предложить «формулу философии Платона», показать «схему учения Платона о пещере...»;
— или предложить классификацию ушедших философов, их учений, выдавая все такое в качестве научения философией.
И, все вышеописанное можно осуществлять, интеллект все это способен воспроизводить, фиксировать, но чем на самом деле являются такие мысли? Сумма такого — что это? То есть мысли Платона для меня возникают только в результате того, что я пропускаю через свое мышление нечто прочитанное, и тут открытым остается вопрос и перевода, и взаимного понимания умов существующих раздельно.
— В таком представлении сложно осознать такие вещи, как «философии Индии или Китая». Если предположить, что это «определенные учения о…», то есть определенные мудрости, тогда это не существует как первая философия, и такое — это не философия в некоем сократовском определении?
— А что такое диалектика? Если философия — это отсутствие мудрости, тогда диалог, диалектика и другое — это способ остаться над схваткой? Способ, метод, позволяющий удрать от необходимости стать-быть мудрецом? А различные синтез, тезис, антитезис — это всего лишь операции интеллекта?
— А как же политическая, религиозная или иная философии? Возможно «странность», выявляемая при рассмотрение различного произошедшего, определяется, в последующем, в качестве политической, религиозной или иной мысли. И только в таком смысле можно говорить о конкретной философии. В чем же ошибка?
— Иногда говорят о присутствующей политической или, допустим, религиозной философии как о каком-то учении.
— Но философия — это не учение, и если первая философия становится учением, доктриной, то это уже не философия в ее первоначальном виде. А точнее, это не первая философия.
— И любое начало философии — это и есть ее конец. Она замыкается на выявлении определенных странностей, при этом не создавая никакого положительного учения. Философия существует во время процесса выявления странностей, а после она исчезает, перестает быть… первой…
И, возможно, философия — это также и методология? Предположительно, что угодно может восприниматься в качестве метода, в том числе и философия. Конечно, такой метод предназначен для чего-то специфического, но иногда возникает желание, соблазн использовать инструмент не по назначению, но, в таком случае, философия исчезает, вырождается, становится чем-то иным.
Философ — это не хранитель философской мудрости, а тот, кто изучает ставшую философию — это историк философии. Есть те, кто изучает поэзию, культуру, искусство в целом и т. п. И чаще всего изучающий не есть тот, кого он изучает. Точно так же есть те, кто изучает, преподает науку и те, кто ее создает. Есть те, кто практикует разное знание. То есть история философии констатирует уже ставшее мышление, ставший акт мысли, ставший чем-то пассивным, или, так сказать, систему уже не мысли, а на самом деле абракадабру, которая не есть то «живое» мышление, которое в акте происходящего обращается к «колодцу», к тому запредельному, к тому что с той стороны, которое оно не может схватить, а схватывая, обращает в нечто мертвое, в явленную мысль. Поэтому любое «мышление об уже ставшей мысли» — это всегда значительное упрощение. Но даже такое упрощение, когда оно происходит, оно тоже постоянно ощущает на себе взгляд оттуда, и такой взгляд — это отдельные прорывы сверхмышления, которые возникают рядом при изучении даже уже чего-то мертвого.
Направление и содержание философского разговора ⇑
Странность философского разговора заключается в том, что он может выбирать любое направление. Если какая-то наука обязана[49] говорить о своем предмете, изучать свой выбранный предмет, рассматривать свои явления, то, в отличие от такого тот, кто намеревается вести философские беседы, или тот, кто изучает философские разговоры, может удивиться тому, что нет никаких ограничений в отношении тем, направлений, форм, форматов, содержаний… разговоров с некоторым «но»[50]. И такой разговор — это в обязательном порядке еще и «обязательное состояние»[51] того, кто ведет «такой» разговор. И без присутствия «состояния», то есть некоей «странности в присутствии», не возникает погружения в суть разговора, а также отсутствует его последующий «результат»[52].
Все попытки придать таким разговорам какую-то конкретную форму или определить их предмет — это слабые попытки придать такому мышлению некую научную форму[53]. Так аристотелевская[54] средневековая метафизика выбирает в конечном итоге[55] своим предметом вопросы о Боге, душе и мире как целом (условно теология, гносеология, онтология). Или критика такого, связанная с невозможностью выявить эти предметы в предметной плоскости. И тогда в результате, с одной стороны, об этих предметах возникает сумма как бы пустых схоластических разговоров[56].
Тогда возникает и оппозиция к такому, то есть смысл видится в поиске и анализе познавательных способностей субъекта[57], с одной стороны, а также и возможности подобного мышления дать обоснование «действительному», то есть научному познанию. Итак, такое мышление, с точки зрения посттомистской философии, должно изучать познавательные способности[58] и быть методологией научного знания. И такое мышление в итоге развития, в своем итоговом вырождении тоже дошло до своих крайних границ отсутствия действительного мышления и достигло в итоге «ясной позитивности»[59].
Оппозицией такому становится «другое мышление», которое признало бесплодным безрезультатное «позитивное» мышление. И первое мышление стремится туда — к возможности выбирать любое направление путешествия. Но в итоге, достигнув крайних границ отрицания традиции, мышление снова вырождается и становится мышлением-манифестацией, ну или неопределенным разговором, каким-то пост-пост…, который пытается изобразить из себя значительность…
Что может быть результатом любого такого мышления? Например, а что может быть результатом научного мышления? В упрощенном значении — это сумма знаний о предмете[60], а также это и те, кто осуществляет такое познание, это также его фиксация, прочтение, развитие…, то есть это целый процесс, а затем и применение такого полученного зафиксированного знания в другом для получения каких-то результатов, а затем взаимодействие с происходящим, участие в нем, попытки его выделить, понять, взаимодействовать, воздействовать и снова…
Где пролегает граница между действительным философским мышлением[61] и обычной глупостью? Необходимо предположить, что все присутствующие в европейской традиции разговоры предполагают в своем основании древне-греческую традицию.
Установим присутствующее мнение, о том, что обязательным способом определения «качественности» такого разговора являются определенные обязательные условия:
— знание традиции, то есть тот, кто ведет «правильные» разговоры, должен в обязательном порядке глубоко знать предыдущую традицию;
— есть мнение, что любой такой разговор ведется в границах «разговора о бытии»; родоначальником такого разговора условно принято считать Парменида;
— можно предположить, что такой разговор должен быть каким-то образом кем-то (каким-то сообществом) определен в качестве «такого» разговора;
— и, возможно, Время, История[62] (она) ставит точку в этих спорах, оставляя только именно такое мышление, а остальное исчезает в круговороте ушедшего бытия.
В итоге, рассматривая такие разговоры и мышление, можно в нем обнаружить что-то общее, но и различное, непохожее. И произведенный анализ не позволит установить того, благодаря чему определенное мышление будет действительно являться таковым, а другое — нет, вплоть до выхолащивания такого в негативную иллюзию или имитацию такового мышления.
Можно понять такое мышление по-разному.
— Можно предположить, что такое мышление — это составная часть научного мышления, его сверхабстрактная форма, затем математика и далее... от абстрактных наук к конкретным. Такое мышление может служить для научного мышления фундаментом при создании сверхновых теорий, быть основанием для поиска преодоления существующих научных противоречий, основанием для новых фундаментальных открытий, поиска новых направлений развития науки, для нахождения первичных свойств мироздания…
— Можно установить, что такой разговор предполагает конкретную «практическую»[63] реализацию. Ограниченно это методология для «настоящей» естественной[64] науки. И если предположить, что науки разделены на два предмета[65]: «знания о мире» — это естествознание и «знание о человеке» — это гуманитарное знание[66], тогда такое мышление (возможно) является частью гуманитарного знания. А если предположить, что «такое знание о человеке» — это различные гуманитарные дисциплины, например, политология, психология, социология, право…, тогда, являясь частью такого знания, такая наука (или основание) может производить различные теории, позволяющие изучать свой предмет (человека), а в последующем (исходя из представлений инструментализма) и управлять им, лечить его, изменять его, манипулировать им… Но в итоге окажется, что деление научного знания на предметы — это условность, и определение чего-то в качестве позитивного знания, а иного — в качестве искусства, а третьего — в виде ремесла — это условность, предполагающая в своем основании то мышление, которое способно все разделить на что-то, а после снова сложить мысли согласно конкретным признакам, которые будут обнаружены в границах мышления.
— Можно решить, что это определенное «дополнительное» знание, позволяющее воспроизводить мировоззрение, изображать картины мира, определять «точку отсчета»…, с которым приходится считаться научному мышлению, при этом также игнорируя такое, так как это все же только пустые «разговоры о целом», которые не производят конкретное-прикладное знание. И со стороны конкретного позитивного убеждения считается, что такие «разговоры о целом» необходимы отдельному индивиду «для того, чтобы не тронутся», и поэтому они допустимы, тем более, если в данном периоде, возможно, отсутствует «состояние связи», которое ранее удерживало сознание в нормальном состоянии.
— В сильном значении — это опасное знание, это способ фальсификации реальности, то есть это средство для создания «идеологий», с помощью которых затем возникает возможность контролировать сознание-мысль и отдельного индивидуума, или определенных сообществ. То есть это и орудие контроля над массами, и инструмент борьбы с теми, кто присутствует на властном олимпе со стороны других, конкурирующих групп. Такое мышление может разрушать что угодно: традиции, устои, практику, существующее совокупное бытие.
— Можно предположить, что такое мышление — это наивысшая форма мышления, доступная только избранным, и что это мышление позволяет возвышаться над «серой толпой» не знающих такое мышление. И это также показатель «определенной онтологии». Отсюда можно сделать различные выводы об устройстве душ избранных, о праве возвышаться над другими низшими. И может присутствовать предположение, что те, кто обладает таким мышлением, могут властвовать над душами живущих. Как? И таких разговоров может быть определенное дурное множество… (Аврелий).
— Можно представить себе, что подобные разговоры — это обязательная часть культуры (праздная часть), что такое возникает на определенном историческом этапе. Можно предположить, что это особые «праздные разговоры», и они не предполагают конкретной практической пользы. По сути, они бесполезны, единственная полезность — это тренировка мышления, способ обучится мыслить свободно, то есть это методология для развития ума...
Все, что было указано выше, может быть объявлено действительным в отношении такого мышления: оно может быть и основанием всего вышеуказанного, и способом, и попыткой его реализации, то есть оно может быть в состоянии становления такового или быть действительным для всего этого. В итоге такое мышление, как реализация, может быть всем, чем оно захочет стать, а точнее, тем, чем оно сможет быть в итоге.
Но в своем первоначальном значении или само по себе такое мышление — это нечто другое, это, по сути, только странное мышление-состояние.
И что значит опыт такого странного мышления? Почему странного мышления? Дело в том, что некто, прожив какую-то часть жизни, что-то видел, что-то знает, что-то слышал… И обладая пытливым умом, он мог им продумать разное, оглядеть все закоулки этого, данного ему мира, и увидеть, что во всем этом очень мало того, что может остановить-удивить. И вот такой пытливый ум в поисках удивления может заметить, что удивить его могут только какие-то особые мысли, и поиски таких мыслей-остановок, и проигрывание таких мыслей, и ожидание таких мыслей становится особым интересом для такого ума. Тому, кто не стал на такой путь, такое неинтересно, для него такое безразлично.
Как понять, что же это за странность, которую видят философы и не видят другие? Почему у них есть рецепторы для ощущения странности при прокручивании разного, а другие эту странность не замечают? Но и одновременно — «все люди — философы»[67]? То есть, возможно, все видят эти особые странности? И, возможно, кому-то они «режут глаза», а кто-то их может заметить только если ему на них долго указывать? И банальности, обыденности и всякие высокопарности — это не те странности, о которых идет речь. И многие могут всякие никчемности воспринять как философию, но философия тут ни при чем, человек многообразен, и глупость, слабоумие — это тоже часть его натуры.
Разве философия не существовала до греков или не будет существовать после? Возможно, философия будет существовать до тех пор, пока будет присутствовать способность ума замечать определенную странность? Но, известная в европейской культуре в виде философии «широкая фиксация странности» — была предложена именно греками. Но это не отрицает того, что подобное присутствует и в другой традиции. То есть все, находящиеся в мышлении, находятся в определенном странном состоянии. Но, не всегда присутствует фиксация того, что мышление — это странность, или того, что над ним и в нем, присутствует что-то странное…
Существует мнение, что задача философии — производить всеобщие обобщения, крайнее выражение такого — это метафизика. То есть «мир больше, чем опыт», и как его объяснить? И тут предположительно можно изобразить «схему мира», допустим, в виде очередного «рационального» конструкта. Считается, что реализованный греческий подход — это именно способ избавиться от неопределенности, а для этого предложить «рациональный конструкт мира». В итоге как бы возникает решение неопределенности, но подобное — это только решение, но не сам Мир.
Но наличествуют ли другие способы решения проблемы неопределенности? Можно ли предложить что-то другое, но что? Возможно, это различные способы отрицания необходимости решать такой вопрос в том или ином виде?
Допустим, радикально-позитивная наука или кантовский критицизм — это тоже способы отрицания метафизики, сюда же можно отнести и крайний скептицизм, и всевозможные виды нигилизма или атеизма[68]. И такой неметафизический конструкт может быть не только всеобщим, он может предлагать решения в определенной выделенной предполагаемой части Мира.
Философия, замечая странности, при попытке эту странность схватить вопсроизводит конкретность, и это становится после чем-то другим, каким-то учением, возможно, только неким бесполезным метафизическим учением. То есть, конечно же, философия, «как способ фиксации странности», не имеет узкой полезности, но и без нее тоже никак, разве что это запретить.
Выявление особой шизофрении ⇑
Присутствовавшая ранее (а точнее, всегда и присутствующая сейчас) «традиция мышления» понимается как «способ остановки шизофрении» и соотнесения этого куда-то в «понятное место», и этим местом может быть что угодно…, «любое место…». Но в этом всем нет главного, нет мыслей о самой шизофрении. Такие мысли в целом, такой разговор, может происходить с другим, с самим собой, ни с кем, и может быть чем угодно. Формально, внешне, как процесс, это может быть особая медитация, формальное мышление, диалог, особый сон, состояние, способ жизни, другое и вообще все что угодно… И главное в таком, это загадочная возможность поговорить «о самой шизофрении», а в итоге и «побывать в такой шизофрении». И такое сложно понять, не пребывая в самом разговоре. И что есть этот разговор, а что есть попытка «быть в месте для шизофреников»? А что есть имитация такого? А также покажется ли «разное»[69] в результате такого собеседования чем-то другим для того, кто начнет такой разговор? То есть изменится[70] ли состояние того, кто двинется в таком направлении? Кем он станет, станет ли кем-то?
Как можно заметить аномалии, которые незаметны для обыденного и другого мышления? Как мы замечаем эту особую шизофрению? В каком смысле понимается эта особая шизофрения?
Многим из тех, кто может прочитать эти слова, возможно кажется, что он знает, что он существует, как он существует, зачем он существует, почему он существует, для чего он существует… А если он и не знает «это» в сильном значении, то его здравый смысл говорит ему, что он точно может потрогать рукой свою голову, поглядеть вокруг и убедиться, что он тут и сейчас, вот он, он есть как «факт сейчас», у него есть имя, место рождения, своя история, известные другие вокруг…. Но вот, допустим, сильное значение — это загадка, поиск определения которой может быть раскрыт с помощью конкретного философского, интеллектуального, научного… поиска-ответа.
И у образованного представителя так называемого «европейского мышления» присутствует представление, что наличествует некая философия, которая может являться источником особого методологического сомнения, что позволяет твердо стоять на ногах тем, кто в сильном значении и не знает, «есть ли он»[71], «как он есть» и «как есть то, что есть». И это «сомнение» — это особое средство от шизофрении, это способ оставаться нормальным там, где совершенно отсутствует нормальность[72]. Присутствие такого средства позволяет не заниматься серьезно сильными вопросами, так как присутствует выделенное для этой цели средство, и факта его присутствия достаточно[73]. И задача такого средства:
— воспроизводить теории-разговоры про сильные вопросы, а это конкретные картины мира (мифические, метафизические, философские, физические, экономические, идеологические, политические… системы);
— позволять всегда получить доступ к средству от шизофрении, то есть «иди и удивляйся, и не морочь голову нормальным».
И тут так же могут наличествовать конкретные «довольные» разговоры у обладателей традиции сомнения. Например:
— не все могут подвергнуть себя этому сомнению;
— не все, но некоторое могут быть в нем;
— многие умели удивляться=сомневаться в детстве, но потом, увы, многие утратили такую способность;
— но все же если вы будете удивляться, то вы будете заниматься таким методологизмом, и это так приятно, это определенное развлечение или избыточное удовольствие для праздного ума;
— при этом это может являться и «разумным образом жизни», и определенной ложной медитацией, и … «научным» знанием, то есть различной совокупностью, нагромождением, которое в целом является способом по-другому взглянуть на мир, праздным времяпрепровождением; возвращением в детство; способностью удивляться; серьезным научным знанием; серьезной ученостью; классификацией рассказов о рассказах древних…
Выявлять особую шизофрению или особую странность состояния-бытия-присутствия можно с любого произвольного направления. И неважно с чего начинать такое. Можно начинать с чего угодно. Можно выделить что угодно в качестве начала: и ничто, и нечто, и слово, мысль, явление, себя, мышление, экзистенцию, эссенцию, другого... Можно предположить, установить, определить, понять, доказать, что главное — это познание или структура познания, а может быть, слово «бытие» или…,[74] и таких «или» может быть столько, сколько может выделить мышление.
Конечно же, иногда мышление хочет обнаружить в себе такое «вот это» главное или «первое основание всего», с которого нужно начинать разговор. Но, скорее всего, «первое основание», «начало разговора» — это установленное самим мышлением, и такое установление не выходит за его границы.
Каждый предложенный и существующий разговор будет с чего-то начинаться, и иногда такое начало будет являться краеугольным камнем данного разговора, рифмой[75], к которой будет сводиться разговор[76]. Но такое сводимое, опять же, будет опротестовано в мышлении, что очередной раз вскрывает, что установления установлены только в мышлении. Но только ли?
Может быть предложено определенное первое основание, решение, точка, к которой должно коррелироваться все предложенное в последующем мышление. Но завтра и такое мышление будет преодолено и развенчано, что, опять же, указывает на то, что любое начало определено произвольно, оно наличествует, но только для присутствующего разворачивающегося мышления. Но, опять же, только ли?
И тут может возникнуть разговор о том, что «основания — это иллюзии», или то, что мышление само себе придумало. Но все различения — это только акты мышления? И такие акты мышления действительны настолько, насколько действительно мышление? Они реальная реальность мышления[77]… мышления, которое стоит за всеми этими актами, точками, началами, оформлениями, словами, языком, определениями, действиями…? И тут возникает вопрос: а что с той стороны, и что иллюзия? Но, возможно, ответ говорит о том, что и «иллюзия», и «то», и «это» — это все с той же стороны, с какой и мышление. Мышление все может противопоставить себе, все может выделить как другое, определить как свое, но это именно его способность выделять что угодно, при этом это выделение всегда с этой стороны, с какой и мышление.
И основным в таком процессе — это оказаться в том пограничье, достичь которого нельзя в границах обычного мышления. Поэтому разговор можно начинать с чего угодно, и это «чего угодно» будет определять автор разговора, и «о чем угодно» — это тоже будет определять ведущий повествование.
Итак, разговор часто начинают с «бытия» или с «вопрошания», но в каком-то смысле разговор стоит начинать с тотальной неизвестности, или неопределенности всего происходящего или не происходящего.
Стоит воспринимать аномалию в качестве странности, которую невозможно понять в обычном значении. И не стоит воспринимать особую шизофрению в качестве рефлексии или двойственности. Все сложнее, шизофрения в данном случае — это не особый способ противоречивой оценки чего-то, а также это не представление о том, что наличествует метод по-иному взглянуть на что-то. Предположим, что происходящее обладает особым запахом, и такой запах, и его выявление— это и является определенной формой шизофрении, то есть замечание ненормальности нормального.
Совокупный язык — это тоже аномалия. Вся включенность — это аномалия. Все, о чем может быть мышление, все, как может быть мышление, все-мышление — это аномалия.
И всегда может возникнуть мысль: «а тот, кто был до меня, и тот, кто рядом, он испытывает те же ощущения, что и я?»
Например, все обыватели знают, что такое «время». Оно есть, оно понятно, но предъявить его невозможно в качестве данности. И когда такое точно устанавливается, тогда нет передела удивлению…, и оказывается, что все присутствует именно так — «и непонятно, и конкретно», и именно «непонятно-конкретно». То есть оказывается, что реальность не дана непосредственно[78]. И «мир», и «пространство», и … все — это неизвестная конкретность. И поэтому «объяснений» этого неизвестного может быть бесконечность конкретностей… И никто не обладает окончательными «достоверными»[79] данными о реальности. В наличии присутствует только «дурные» конкретности[80]. И отсюда возникает возможность множественных интерпретаций, теорий, объяснений. Отсюда множественность производных и вводных…, отсюда бесконечная неизвестность бытия и небытия, явленного в качестве неизвестной конкретности.
Любое путешествие изменяет путешественника, поэтому однозначно, что все происходящее происходит, изменяется…, и в таком нет ничего странного, кроме того, что странник «замечает такое как странность…», и это и есть «начало разговора о шизофрении…»
И безопасным для тех, кто боится отойти от берега, является то, что такое путешествие состоится, станет путешествием только для тех, кто может, хочет… его осуществить, а для остальных это будет являться просто «чем-то ни о чем…».
Какая же польза от такого «разговора о шизофрении»? Так же, как и от другого — никакой! «Польза» и «шизофрения» не имеют ничего общего кроме того, что их различение происходит только там, где есть мысль, которая может это установить…
Бесполезность философии (и другого) в качестве ремесла, или обычного способа производства прибавочного продукта ⇑
Любой, кто говорит, что философия (и другое схожее) не предназначена для достижения непосредственного финансового благополучия, произведения прибыли, участия в примитивном распределении общественных благ, то он, конечно же, тот, кто воспроизводит определенные слабоумные размышления. Как можно произвести обычный продукт для товарного рынка, занимаясь стратегическим управлением или, например, занимаясь музыкой, образованием-воспитанием, медициной? И, возможно, что производство примитивного продукта для реализации на каком-то товарном рынке — это из какого-то прошлого, какого-то доиндустриального, из какого-то натурального хозяйства или даже чего-то до этого?
И такое несчастное мышление той культуры, которая, скорее всего, находится в очередном «конце своего пути», конечно же, может быть. И такой утверждающий, чаще всего, очередной представитель от ранее возникшего (античного или более древнего) культурного продукта, а точнее, это ремесленник от той уходящей культуры. И тут, для понимания такого, может быть взято что-то из Шпенглера и его «Заката». И такой специфический мыслитель в обязательном порядке способен интерпретировать схемы, которые являлись важными мыслительными конструкциями для тех, кто в той античности занимался подобным. Но, в общем, о том исчезнувшем действительном мышлении вся эта постинтерпретация мало что говорит. И такие слабые разговоры уже не могут приблизиться к порогу «разговора об основаниях», они не связаны через слово с особым скрытым все-мышлением. И, конечно же, постмыслитель употребляет слова, конструирует предложения и, с точки зрения внешней грамматики конкретного языка, это все вроде бы как адекватно, но с точки зрения особой содержательной характеристики такого, все это ничто.
Но это все не отменяет значения сильного мышления (и того странного за ним), но именно действительного мышления (возможно сохраняемого в домах мудрости и в монастырских библиотеках из «Il nome della Rosa»), которое как всегда связанно с производством неких оснований, некоей адекватности, что позволяет определенным образом присутствовать в этом безумии. И такое производство, конечно же, никак не связано с какими-то слабоумными разговорами о разном гешефте, такое — это нечто другое. Но непонимание «связей и цепочек производства благ в сложном происходящем» — это, конечно же, проблема тех, кто, увы, такое не понимает…
И это присутствующее было воспроизведено всей исторической совокупностью, а это и те, кто был ранее, а также и то, что присутствует само по себе (условия, данности). И если оценивать все совокупное участие в таком в качестве именно «способа производства», то доля каждого и тех, «кто стоит за станком», и «тех, кто почему-то не стоит», будет, возможно, и не так велика. Но все будет зависеть не от условной доли, а от того, кто и как будет распределять такой «пирог». И «справедливость» в таком вопросе — это всегда предельная условность, и, конечно же, не соблюдение конкретной справедливости может приводить к дисбалансу, разрыву и катастрофе… Но?
И твое место в процессе — это не результат твоего ума, рождения, телесности, удачи, функции или полезности того, что ты производишь, а это все намного сложнее… То есть и все это, и твое место в этом, но все это сложнее... И те, кто мыслят слабо-предметно, но почему-то считают себя производителями высокого мышления, не понимают всей глубины разных непредметных разговоров, где нет обычного предметного продукта и т. п.
Но почему-то иногда, в средневековые времена и в особых образованиях философский факультет, ну и другие, так сказать, гуманитарные отрасли являются сверхзакрытыми образовательными направлениями? Возможно потому, что кто-то хочет защитить свои основания (Контрреформация)? Потому что такие основания какое-то именно становящееся мышление может расшатать, подорвать, атаковать или может подложить другие основания (Гуманисты)? Или, возможно, такое может выдавить из себя некую мысль, которая превратит существующую адекватность в нечто иное (Лютер)? Или, возможно, какая-то мысль может придать существующему видимость какого-то безумия (Ницше)?
При этом, опять же, разговор «так, а что же является действительной адекватностью?» — это для такого мышления ничто. Исходя из такого, и необходимо оценивать значение действительного философского мышления в качестве определенного сильного разговора об основаниях. Но, если отсутствуют силы чтобы понять такое и отсутствуют способности воспроизводить подобные разговоры, то это что-то из Канта «о пчеловодстве, садоводстве».
И, конечно же, любое пребывание в частном смысле может воспринимать себя по-разному, но иногда наличествует и общий контекст, и сильная оценка кем-то происходящего, которая может значительно нивелировать любое мышление о себе.
2. Отсутствие оснований, остановки, остановленности, действительной действительности ⇑
Отсутствие действительных оснований ⇑
Существует различное продумывание «проблемы отсутствия оснований» и выявления такого на свет.
Один из аспектов — это сократовское «Я знаю, что я ничего не знаю». Но в обыденной интерпретации — это сомнительность, незначительная банальность. Ну да, я знаю, что я чего-то не знаю, что-то знаю, а что-то, кажется, не знаю, и такого знаю-не-знаю — множество разного, и над таким можно многозначительно ухмыляться. Но сократовское удивление о своем незнании никоим образом не связанно с этими вздохами о незнании. Любой присутствующий что-то знает, а о чем-то и не знает, но некое «я знаю о том, что я ничего не знаю» говорит о том, что у присутствующего в тотальном смысле отсутствуют какие-либо основания.
И понять такое «…не знаю» в границах обыденного мышления почти невозможно, такое понимание требует значительного напряжения, и только очень близкое звучание, отголосок такого — это нечто про то, что «Я знаю, что оснований нет! Нет оснований! Основания отсутствуют! Все что происходит — это тайна, загадка! О том, что происходит, и о себе в том числе ничего неизвестно! Ничего в тотальном смысле! Я и все, во что я включен — это непонятность! Все другие вне меня — кто это или что? Весь мой язык, вся моя память, все мои ощущения, вся моя история, мораль, причина присутствия… — это нечто странное, непонятное, загадочное, никчемное, проклятие, дар![81] И моЁ ли это?
И для того, чтобы до конца ощутить «все это» «…не знаю» в полной мере, и что это на самом деле значит, нужно, придется двигаться по значительной, извилистой траектории. И такая «траектория погружения» в итоге сможет позволить прикоснуться и, возможно, заметить кванты действительного бытия. И такое, возможно, мелькнет в сознании, но затем опять угаснет, и чтобы заметить их вновь, необходимо будет опять найти силы, какую-то энергию для того, чтобы пройти этот путь снова. Каждый раз такое напряжение будет менять путешественника, но чем будут являться такие изменения в итоге? «Чем в итоге»[82] в каком-то тотальном значении[83]?
Предположим, что между умом и «вещью в себе» всегда присутствует «нечто», и это «нечто» — это то, что возникает в результате разворачивания трансцедентальных апперцепций, это некое «зрение», с помощью которого как-то дана (но не дана) «вещь в себе». То есть это весь массив связывания, «что-то» позволяющее понимать происходящее тому, кто существует «как акт».
Кантовская «вещь в себе» существует неизвестно как, но предположительно она подчинена или «повернута таким образом», что ее можно воспринимать[84] с помощью кантовской трансцедентальной апперцепции, то есть человек способен «изображать» различные «конструкции» и «вещи». Таковыми могут являться и математические, и другие конструкции, которые определяют-не-определяя «вещь в себе» и таким образом позволяют с ней взаимодействовать.
Можно предположить, что в той реальности, где существует условный микромир, наши апперцепции не производят чего-то явленого, потому что они не подстроены для того, чтобы определять ино- или микро- или другую предполагаемую реальность. То есть тот-этот мир существует иначе, и такой мир не соответствует нашим трансцедентальным апперцепциям. И они (апперцепции), условно можно сказать, возникли, развивались в результате взаимодействия с этим «видимым». И если это действительно так, тогда из какой реальности возникают мысли об ино- или, возможно, происходящее в обычной реальности что-то «незаметно» говорит о «том»? Или тут-там, возможно, «происходит» как-то иначе? Или условно-видимая полоса мира, то, что «видно» в апперцептивной данности, как-то подстроено под наше восприятие, под наше мышление или мы подстроены под него, а все, что находиться в другом диапазоне, это нам недоступно? И чем может быть на самом деле «та-эта-реальность», которая находится вне нашего восприятия? Что о ней можно знать? Каковы ее пределы, границы, измерения? Как с «той реальностью» связанны наши мыслительные акты, которые выходят за границы наблюдаемого?
Можно предположить, что точно так же, как существует представление о том, что у нас присутствует порог слышимых колебаний «от и до какой-то амплитуды», наличествуют и определенные понятия, понимание в целом, структура языка, возможности мышления… И это — вся совокупность, в которой нам дано происходящее, и происходящее с нами, то есть определенная совокупная трансцедентальная конструкция. Но все, что, возможно, выходит за границы конструкции, невидимо, не в плане зрительной видимости, а во всех планах, в совокупных планах. И, возможно, присутствует «незримый план бытия», а то, что видимо в качестве бытия — это только нечто видимое, только кажимость, что-то отраженное от действительного бытия. Возможно, не просто отраженное, а странно-связанное, но как? И тут можно вспомнить платоновскую пещеру или похожие представления о соотношении явного, наличного, невидимого… действительного, истинного…, о различных вещах-не-вещах и многом другом. Тут можно предположить не только «единственный невидимый план бытия», а их множественность или нечто иное… Можно предположить существование различных ино-объектов, ино-связей, ино-мышления, ино-не-мышления, ино-не-бытия, ино-структур…, какого-то ино…, всего того, что выходит за границы нашего возможного совокупного восприятия-мышления.
И тут вопрос: а что это за «ино»? Как оно существует, если в обычном значении узнать о нем невозможно? А возможно ли особое взаимодействие с этим «ино» из видимого мира, и что это за взаимодействие? А возможно ли, что взаимодействие происходит постоянно, но понять-заметить это взаимодействие невозможно? Но если возникают скрытые способы взаимодействия, то, как это изменяет присутствующий явный план бытия?
Другой аспект проблемы отсутствия оснований — это замечание отсутствия действительного смысла в себе, отсутствие явной цели бытия тут, что является значительным бременем для тех, кто присутствует. И все включенные как-то[85] догадываются о таком так или иначе, и такое прорывается на поверхность даже самого неразличенного сознания… И тем, кто узнал такой секрет основательно или до какой-то основательности, им придется с этим жить…, и чем будет являться такая жизнь? Она будет являться конкретным самоуничтожением, выстрелом в голову, не просыханием, сплошным гедонизмом или, может быть, все это озарит безумная сверхцель?
Вероятно, можно перестать искать основания и обратиться к чему-то текучему, к самой текучести, наблюдая, как текучесть течет, самому окунувшись в это…, перестав замечать что-то другое…, и так и быть…, пока будет присутствовать это конкретное бытие…
Иногда так бывает, что «знания об отсутствие оснований» отсутствуют по определению, но присутствие[86] все равно тяготит. Сложно каждый день брести туда, в какую-то бесполезность, по той дороге, которую ты не выбирал. И тогда может возникнуть какое-то отпадение от происходящего…, но такое забвение — это какая-то нищета, сначала духовная, а затем и другая…
Случается, что тот, кто знает «о тотальном отсутствии оснований», может определить для себя какую-то вроде бы как цель. Затем он будет жить для этого, проявляя себя в качестве даже творца, и не замечая остального… действительно-присутствующего кричащего бессмыслия…
Бывает, что сама субъективизация и само включение может восприниматься «как цель присутствия тут», что может становиться смыслом для тех, кто присутствует во включенности. И такая цель может служить основанием для всего происходящего, для всех включенных в такое стремление. Но и это со временем может начать тяготить… Строить вместе что-то великое и значительное, идти к благому чему-то тут — это мощное основание для того, кто лишен последней причины пребывать тут, но и такое со временем станет ничем…
Наличествующее отсутствие оснований — это то, в чем приходится убедиться духу в попытках определить основания. И такая безосновательность — это страшное открытие[87] для каждого духа, который вначале, возможно, и не знает о таком (или знает, но забыл?). Он живет через включение. Пребывает тут и сейчас. Но отсутствие оснований — это и значительные возможности духа, и одновременно — это и основание для всех видов безумия.
И любого основания бывает недостаточно…, и тогда может быть… Поиск оснований, когда «точно известно», что их нет ни в тебе, ни в другом, ни в этом происходящем — нигде. Требование услышать-уловить-осознать-понять что-то запредельное может являться «началом пути», но это «может быть» обращено против тех, кто попытается обнаружить это. И каждый присутствующий постоянно требует удалить от себя состояние неопределенности. Но что есть «действительный путь» к тому, чтобы определить основания — это загадка для тех, кто тут, и, возможно, ответ на нее существует только там, в другом.
Ощущение отсутствия оснований, но такая мысль предполагает, что наличествуют действительные основания или то, что они могут быть обозначены, или, возможно, обретены в особом сверхакте, молитве, откровении?
Но в слабом значении отрицание чего-то предполагает наличие чего-то, того, что отрицается, точнее наличности. Но отсутствие оснований не равно отрицанию — это что-то другое. Точнее, все, что может быть понято в качестве основания, может быть после попытки определения оказаться чем-то другим, а после следующим, и снова другим…, что в итоге вскроет действительное отсутствие оснований. А наличным будет являться только театр теней, сон наяву, в котором пребывает «присутствующий в тут».
Обнаруженное «отсутствие» — не позволяет схватить окончательный ответ, наоборот, это будет предполагать неопределенность, непонятность, которая означает что угодно — и присутствие оснований, незримых для этого присутствия, и отсутствия их вообще или того, что это все умствования, а что на самом деле — это все не вскрываемая тайна.
Присутствует различный опыт мышления об отсутствии оснований, который может возникать с любого направления. Но опыт — это не обычное удивление или сентиментальное вопрошание. Опыт не возникает после желания обратится к нему. Для пребывания в особом состоянии необходимы «странные усилия».
У многих присутствует «точка отсчета». Но чем является «точка»? Событие остановки. Вот ты бежал, шел, спал, несся, учился, работал и… И вот ты остановился и...? Это может произойти в детстве, в юности, в старости или никогда. Возможно, тебя остановил кто-то и сказал: СТОЙ! И тут возникает отсчет. Посмотри! Но на что? Остановись, не беги, завтра этого не будет, не будет того, что сейчас! А после этого не станет и тебя... меня, нас... Все, что ты испытываешь сейчас, все радости, все, на что ты смотришь — это все перестанет... исчезнет... Удивись! И запомни! Это! Удивление…
Возможно, и медитации мистиков[88] — это определенный способ понять, что оснований нет, что основания отсутствуют… то есть, различные состояния глубокого погружения — это состояния мыслительных медитаций, необычный как бы сон. Сюда же различные первоначальные интеллектуальные практики. Всегда, если долго думать над вопросом, погружать в него свое мышление, погружать вопрос в мышление, пребывая в таком мышлении, и тогда мышление становится состоянием, потому как никакое мышление не присутствует без состояния такого мышления.
И «Смерть Бога» у Ницше — это переживание момента «осознания отсутствия оснований», и «понимание такого отсутствия» — это не бытовой акт, это очень значительное интеллектуальное переживание, которое связано с достаточно глубокими, тонкими значительными духовными действиями, длительностями.
У Юнга «понимание отсутствия оснований позволяет выбирать любое направление в нашем волевом творческом акте принятия любого решения», и это, прежде всего, «выбор между добром и злом». Но что такое «добро» или «зло»?
Неадекватность ⇑
Некий «мир» не предполагает обыденно-выявляемого смысла, в нем невозможно обнаружить то, что может действительно заинтересовать дух. Вещь не обратима в дух, вещи недоступны[89] духу, и для него все это остается бессмысленным. И, возможно, только «цель» производит для духа смысл[90] в этом мире, необходимость пребывать тут?
Пребывать тут — это каждый день что-то производить, преобразовывать бытие, производить мышление, выделенное мышление, мышление-действие…, практику… А это и производство радости, и производство правил, и производство управления, и последующего за этим производства общности. И вот это все и есть пребывание тут в особом внешне-выявляемом ключе. Но за этим всем внешним присутствует еще и различное, разное то, что непонятно явленным образом.
Время обладает возможностью уносить все в прошлое. А что такое прошлое? Это конкретное ушедшее бытие, не бытие, инобытие? Как существует прошлое? А время, которое куда-то что-то уносит — это только фигура речи? Что это за состояния, как происходят такие присутствия или отсутствия?[91]
Кто из включенных может остановить уходящий поток? Кто может остановить происходящий поток? Кто может, но может ли? И что будет после исключения? Может быть, он будет включен снова, но по-другому? И остановиться можно только в мысли, в мышлении, стихе, рассказе, фантазии, но затем происходящее поглотит и это…[92]
В любой момент можно обнаружить, что всегда «замечаемый» мир — это уже «вчерашний мир», и его нужно описывать, то есть понимать, а значит, описывать, но это всегда уже нечто ушедшее, не говоря о том, что это только описание особой «вещи в себе».
Каждое художественное произведение, книга — это взгляд на произошедший мир, это картина, это зарисовка определенной части того, что зарисовывается. Такая зарисовка — это странная вырванность чего-то из чего-то, чего-то из мира мысли, из мира того, откуда родом мысль, и также это зарисовка чего-то происходящего тут, и зарисовка позволяет, разглядывая ее, оказаться сразу в двух мирах, и в мысли, и о том, о чем мысль. Такое погружение позволяет ощутить это произошедшее в мысли и о том, о чем мысль, но что остается после погружения? Остановись.
И этот зарисованный мир, находящийся на той стороне зарисовки, постоянно куда-то движется, но куда, и есть ли такое движение или это иллюзия? И если это куда-то движется, то что из этого движения можно выявить, а также что можно понять о том загадочном «куда».
Можно установить разное, но конкретно можно обнаружить живущих людей, конкретные предметы, а также разное воображаемое происходящее или произошедшее с этим всем. Но это нынче живущее, а через миг его-их уже нет[93]. Все созданное и действующее сейчас, все присутствие — его через миг уже не существует либо оно другое, либо становится чем-то другим, либо является чем-то другим.
И это «все»[94] направляется куда-то (в неизвестность) как бы само, но одновременно направляемое в это неизвестное, но куда-то (то есть к известности), неизвестной[95], но причиной, то есть конкретным побуждением. Загадочное «все» можно обозначать различными словами и наделять разным содержанием, например: «природа», «мир», «вселенная», «космос»… А причину можно определять словами: «Бог», «природа», «эволюция», «закономерность»… Но все происходящее или не происходящее, присутствующее, но отсутствующее, возникшее[96], но вечное — это загадочная тайна.
Но если представить себе в границах очередного естественного позитивизма, что это «все» происходит как «нечто» и что у него присутствует позитивная (но пустая) причина, то вопрос о том, куда, к какой цели устремляется этот позитивизм — это открытое вопрошание, отталкиваясь от которого можно разглядывать и «все», и «причину». И тут в этом всем могут возникать мысли о хаосе и порядке, и о космосе, и о логосе, и обратном этому, и о особом метафизическом свете и тьме, и о противостоянии чистого того, что там, и мерзкого того, что тут. Но все это, опять же, слабые мысли, желающие придумать, «почему все это есть», и одновременно, почему оно не достигло своего завершения или окончательной цели? А если такая «картина мироздания» — это очередная «картина»? А «то, что есть», очень возможно, «больше» всех мыслей о себе? И это «больше» может означать разное или не значить вообще ничего?
Присутствующее замечание происходящего замечает это происходящее, но в чем смысл этого происходящего? Как можно понять это происходящее? Наделено ли происходящее особым смыслом? И тут, возможно, что тот, кто замечает, изображает нечто, то, что происходящему не присуще, придумывает присутствующему очередную содержательную картинку. Но насколько воспроизведенное тождественно тому, что происходит на самом деле? Или весь смысл — это только внутренняя способность того, кто способен замечать? А может ли быть так, что «смысл всего происходящего» существует отдельно и от того, кто замечает происходящее, и от происходящего?
Но чем является присутствующая адекватность на самом деле? Если при этом все предыдущие адекватности — это заблуждение? Но присутствующие присутствуют и далее, и те, кто-то за ними, и их последователи, наследники, прямые потомки, причем присутствуют те, кто смог выжить в таком безумии, те, кто думал, что он проверяет присутствие на адекватность и почему-то выжил, но почему? Потому что их присутствие было сверхадекватным[97] или, наоборот, неадекватным, или…? Теория адекватности выживших — она действительно адекватная=истинная или выживание и наследование не совсем так связаны с адекватностью, а как-то по-другому? А, возможно, это никак не связано? Тем более, что через время очередная адекватность опять опровергается? Возможно, тут есть место скрытой удаче, року, предопределенности, тайне, случаю? Возможно, участие в происходящем предполагает «скрытую» адекватность, а вся «определяемая» адекватность — это только то, что в бодрствовании. Но, на самом деле, только то, что во сне, в бессознательном — именно оно является адекватным, и подключение к «скрытому» позволяет опереться на «действительную» адекватность? И история не рассказана до конца никогда, до тех пор, пока наличествует рассказчик? Но его наличие, как и наличие его истории, говорят о том, что конец все же будет[98]. И если из середины повествования кажется, что вот эти живущие адекватны, то что затем, после того как их не станет, и не станет тех последних? И все это докажет, что все совокупное, вся история этого присутствия, от его начала и до окончательного завершения являлась неадекватностью?
Тут могут возникать различные оды — ода нигилизму, ода безысходности, ода никчемности, а могут быть ода вдохновленности, ода всесилия или даже оды безумия. Все эти оды существуют одновременно, но каждая из них при проигрывании воспроизводит различное присутствие, а точнее, некий дух, стоящий за этим, действует совершенно по-другому.
Присутствует мнение о том, что различные религиозные учения утверждают, что присутствующее состояние — это аномалия, а то, каким должно быть другое действительное состояние — это правильная реальность. Или, например то, что «эта жизнь» — это только иллюзия, которая завтра завершится, и тогда «все станет на свои места». Или, например, что присутствующее — это подготовка к чему-то иному… Все эти мысли предполагают под собой значительное основание.
Тот, кто присутствует, он всегда «присутствует в этом» или в другом таком же, в «следующем этом» не как во множестве состояний — он присутствует в себе самом, в своем происходящем, и это не часть его, не другое — это он сам. Все вопросы про «кто Я, куда Я иду, что будет… что было, что есть…???» — это не внешние вопросы, это вопросы моего присутствия тут и сейчас, и завтра, и вчера и любого моего момента. И это не говорит о том, что наличествует очередной примитив, или, например, естественная религия или что-то другое схожее. Но слово «религия» — это упрощение, и подобных упрощений в языке множество, точнее, сам язык — это способность упрощать, а то, что присутствует как «конкретный путь» — это другое. Наличествует «включение в этот путь к …», наличествует присутствие в этом присутствии-состоянии… Когда возникает включение, исчезает всякое внешнее. Когда нет включения, тогда возникает слово «религия», но это слово не позволяет понять, что там с той стороны, а это только метка для ума. И такое «включение в путь» — это всегда включение в путь. И наше присутствие — это и есть путь, и «все, во что происходит включение», становится такой дорогой, а дорога становится включением. Это касается вопроса метки-языка, метки-имени, метки-происходящего, метки-субъектии, метки… и другого, что может выделяться в виде «только слова», но там, с той стороны присутствует только включение или возможно присутствует «что-то другое»? И такое включение, и другое неминуемо включают в себя постоянное ощущение отсутствия понятного присутствия, что требует поиска пути-возможности включения для нахождения истинности своего присутствия, и когда такое будет найдено, тогда оно становится не внешним, а включенным-конкретным по Гегелю.
Упрощенно «время» по Августину можно понять так: прошлое — это уже не существующие «предметы», будущее — это представляемые «предметы», а настоящее — это «предметы», доступные непосредственному восприятию. Но все такое меркнет перед представлением Канта, причем и кантовская интерпретация может быть осмыслена множество раз. Но как это все очередной раз продумать? Что известно или неизвестно, можно только условно предположить, что «происходящее происходит», и сюда, в это совокупное происходящее нужно включить все, «то, что есть» и «то, что было», и «то, что будет», и «то, что происходит». А это все акты мысли, и взрывы звезд, и все колебания ненависти и любви…, все поражения и победы, все проступки и преступления…, все мысли о запредельном, о втором дне, о невидимых планах бытия, «совокупное все».
Но это «совокупное все» — это нечто недоступное восприятию в обычном значении; для ориентирования в тотальном происходящем, которое есть «тотальная вещь в себе», у человека присутствуют «механизмы ориентировки», некие условно познавательные способности; к таким необходимо отнести (по Канту) «время», «пространство» и другое. Конечно, сам кантовский механизм присутствия в присутствующем значительно сложнее, но в упрощенном значении это так.
И такому противостоит мнение, что нет «вещи в себе», и присутствие дано непосредственно. Но такое представление всегда может обнаружить особую онтологическую реальность, взаимодействие с которой в «предметном» значении бесполезно, и тут оказывается, что и предмет «время» — это нечто странное, неизвестное, непонятное, недоступное…, а в итоге необъяснимое, и все попытки объяснить его, в качестве отражения от «реальных» предметов — это примитив…
Но когда зрение слепого «обнаружит» и другие особые сущности, и другое разное странно-происходящее, различные акты судьбы, различную сложность, которая совершенно непонятна с точки зрения «предметного» мышления, то в такой момент возникает (древнее) желание прекратить что-либо воспринимать… (буд-ды, умная молитва…)
Стремление понять все ⇑
Что значит определенно понять или даже окончательно понять все? Присутствует ли окончательное понимание? Или понимание — это вибрирующая, проносящаяся, пульсирующая величина, а из нее выскакивают новые осколки, оттенки понимания, становящиеся в последующем чем-то омертвевшим, очередным понятым, но замерзшим, застывшим, а через миг уже непонятым, а через миг уже не мыслью, а другим, но чем?
Каждый удивлявшийся многообразию того, что существует, пытался понять это ВСЕ. И для разрешения, он обращался к произведенному, к разному действительному, используя для этого наличествующие инструменты и способы изучения всего. И возможно, такой искатель замечал серьезные традиции, или то, что обладает определенным авторитетом, то есть науку, философию… Но наличествует и другое: искусство, мистицизм, религия… Но и обычные, и необычные состояния отдельного присутствующего, или духовные состояния исследователя. И в такой точке может возникать мечта, узнать обо всем что-то окончательное, то есть представим, что:
— можно узнать, где находится каждая вещь во Вселенной;
— можно понять, чем является эта Вселенная в ее последнем значении;
— можно узнать, о чем думает каждый;
— можно стать бессмертным;
— можно узнать о том, что было вначале, что будет в конце, почему возник именно такой мир, и существует ли этот мир или это безумие?
…
Но в итоге окажется, что нет сильной возможности окончательно понять происходящее, но все же «что-то» понять возможно? Происходящее происходит независимо от наших желаний, и, скорее всего, у нас отсутствует способность изменить его в тотальном значении. И наличествует только незначительная возможность влиять на происходящее в слабом значении. Но чем является «изменяемое» и что-то «понятое» после в таком слабом значении? И чем является эта «слабая возможность», как можно понять вот это наше «такое слабое влияние»? И как в последующем «изменяется»[99] сильное происходящее уже после слабого вмешательства — это непонятность… И чем является «сильное понимание» и «слабое понимание»… влияние, взаимодействие…, и существует ли такое «происходящее» вообще?
Иногда кажется, что присутствует возможность не только «что-то понять», а «понять что-то последнее», то, что окончательно объясняет происходящее. И тут может показаться, что наличествует способность кардинально изменить происходящее так, как хочется. И возникает мысль, что присутствует возможность контролировать происходящее. Но все это проходит, а в итоге оказывается, что «затем происходящее» сминает в ничто все наши «кажется».
И станет явным, что все ясности — это грезы, и вся сила — это слабость, и все цели, смыслы — это ничто, глупость, заблуждение, безумие. И ощущение бессмысленности всего, происходит в виде особого пробуждения, от слабого понятого, или понятного вчера. Но сегодня это уже ненужное — оковы опутывающие сознание, заблуждение, или то, что мешает ясно видеть действительно происходящее. И такое пробуждение нависает, происходит. И тут вопрос: а что тогда является «всегда действительным»? Что является «последним понятым»? И почему происходящее утверждает, что все «понятое сегодня» — завтра будет преодолено. Или все же существует нечто абсолютно-истинное и неизменное за этим всем слабым?
Бесполезные вопросы [100]… ⇑
Предположим, что наличествует неопределимая загадка, глобальная неизвестность распадающаяся на множество вопросов, на поток вопросов, что в итоге предполагает «ответы», но, увы, возможно, ответы на вопросы и не предвидятся, и подобное — это странный парадокс, необычное состояние. Но это не устраняет вопрошания, а вопросы — это не только «вопрошание о предмете». «Предметом» может быть что угодно, а может не быть предмета. Для примера, а что является предметом в «тотальном акте сомнения»? Такой «акт сомнения» не предполагает предметности, он является актом, состоянием, но и мышлением, и происходящим, но и предметом для мышления о таком, но и другим, когда это происходит…
Такие вопросы невозможно сводить к основному или основным вопросам. Такие вопросы — это бесконечность. И свести «дурную» бесконечность можно только к присутствующему сомнению, к тотальной неопределенности, которая является основание для такого состояния открытого вопрошания, но и любого путешествия, творчества, прыжка за горизонт, попытки соприкосновения с ТЕМ.
Каждый включенный ЗНАЕТ! А что он знает? Ну… то, что он знает о том, что он знает! Но ЗНАЕТ ли он, зачем все ЭТО, то, что он знает? «Почему все это есть?»[101] Или наличествует вот это, его конкретность: тело, язык, проблемы, знания, окружение, цели? Зачем они все вместе взятые, взяты вместе с ним?
А вот зачем это? Зачем такое особое мышление[102]? Зачем? Но параллельно и другой вопрос: а зачем жить? Зачем мне жить? Какая от этого польза!(польза, польза, ольза...), польза вообще, польза для меня? Предъявите «пользу»! И вопрос, «а зачем мне жить?» — это не вопрос «для чего?» и не вопрос «а в чем смысл жизни?». И вопрос «в чем смысл жизни?» — бесполезен, превращен в обывательский фарс. А вот «зачем я живу сейчас», это ведь бесполезно, если я не придумаю какое-то «обыденное зачем...», и это «зачем» может распадаться на тысячи разных «зачем?». Но одновременно как тотальность — это бессмысленно, как и это особое мышление. Когда «тот, кто живет в виде мышления» замечает это, ему становится не по себе. Ведь (вдруг, иногда) он понимает, что того «тотального зачем» он не знает. Оно не дано ему непосредственно (как и все остальное), то есть он знает о себя в качестве «акта мышления», а не предметной данности. И такое мышление — это, иногда, завершение чье-то обыденной безмятежности. Но иногда мышление, не желая замечать себя в качестве мышления, будет продолжать двигаться, от очередного «обыденного зачем» к следующему.
Но что дальше? Как быть с этим возникшим НОВЫМ особым ЗАЧЕМ? И в таком, для ухода от такого, может включаться обывательская экзальтация, эзотерика с предположением «смысла жизни в стакане вина», либо пропуск-пропуск и включение другого «обывательского зачем»…, либо что-то иное…, «но что»? И важным в этом «но, что?» — это обнаружение того, что включенный узнает, что он «точно включен». Но «во что?» и «как?» — это тоже неизвестность. И тут возникает знание «о включенности», но такое это вновь обнаруженная территория неизвестного. Или присутствующий тут — это не только голое мышление, но и что-то другое. Знание такого открывает «новые горизонты» для обнаружившего себя мышления в качестве уже акта.
И мышление также узнает, что оно может спрашивать о разном, об особом, но такое и является той метафизикой[103] и теми специфическими метавопросами, особым метамышлением. Но в классической постаристотелевской метафизике все это выхолощено настолько, что действительные состояния-вопросы заменены сухим вопрошанием о Боге, о человеке и о мире, хотя, когда речь идет о мышлении, тогда все классификации — это нечто примитивное, нечто ограниченное.
Действительное мышление — это постоянное улавливание тотальной бесполезности. И действительное знание о своей никчемности уже-несуществовании требует ответа на вопрос: почему присутствует такое положение дел? Кто меня забросил сюда и для чего? Какова причина меня и моего присутствия в этом всем? А если ее нет, тогда почему я могу знать о такой шизофрении? Почему я одновременно присутствую, но меня уже — нет? Для чего мне такое знание и такое существование? И главное: ЗНАЮЩЕЕ о своем НИЧТО мышление хочет узнать, а есть ли СПАСЕНИЕ от этого НИЧТО? И в чем суть такого СПАСЕНИЯ, от чего нужно спасаться? Как нужно спасаться? Спастись — «значит что?» — узнать о том, что нужно избавиться от такой шизофрении, став кем-то, «не тем, кто я есть сейчас», но кем? Что нужно понять о том, что происходит со мной сейчас? И что нужно понять о том, что будет после?
Человек способен воспроизводить бесполезные вопросы, он может формулировать безумные вопросы, он может себе такое позволить. Но почему присутствует возможность такого позволения? Обронив яблоко, можно предположить наличие всемирного тяготения, но «почему присутствует такое тяготение?» То есть не «то, что оно наличествует в качестве данности», «а почему присутствует вся эта данность?» Причем именно такая, а не другая? Такие вопросы могут показаться бесполезными, банальными, непрактичными, бессмысленными, но в этом-то и сила человека, в такой способности вырываться из осмысленности, из определенности. И можно предположить, что и такая «способность» — это «возможность этого тут», но и такой «вопрос-утверждение о тут» — это тоже удивление…, которое движется дальше…
Можно коллекционировать интересные мысли. Вот я смотрю на границы Вселенной в своем уме. И тут сразу же другие вопросы: а что есть «эта Вселенная», а что есть «эти границы», и почему я могу «говорить об этом?», почему я могу «знать о том, что я говорю об этом?». А дальше все может быть подвергнуто сомнению… и само сомнение…, но такое отрицательное сомнение — не производит на свет ничего… У каждого «такая Вселенная» обретет собственные параметры — это может быть что угодно. Но тут может возникнуть ощущение того, что за таким голым мышлением может быть что-то действительное другое. Но чем является «это другое»?
Бытовое мышление видит только 1) нечто «представленное непосредственно», а слабое-научное мышление видит за таким еще 2) абстрактное и считает, что это «абстрактное» может выражаться «теориями», «системами языков», «скрытыми всеобщими законами».
Но чем является «само по себе» это представленное таким языком? Возможно, что и первое, и другое мышление — это не все, на что способен дух. Может быть, что за присутствующим присутствует нечто иное, и не в виде третьего, а нечто 3) странное, и такое как-то вскрывает особый опыт мышления-состояния.
Для бытового мышления «невидимый мир» — это несуществующая вещь, которая существует в качестве вымысла, а для научного мышления «мир» должен быть представлен на абстрактном языке в виде построения (схемы), и такая конструкция обязана быть особо-гармоничной, прекрасной... Но для особого мышления-состояния «Вселенная» — это не новоязная абстракция, но что?... И возможно, что «выразить особые состояния»[104] в качестве конструкций — это невозможность. Но как же быть тогда?
Предположим, что присутствуют «объекты» и «мысли», о которых научное мышление ничего не может сказать. Например:
Если бы Я никогда не родился, то что бы было тогда? А когда меня не станет, что будет тогда и с миром, известным мне, и со мной, о котором я знаю? Тот Мир будет существовать? То Я будет (было)? Но как Я существую тут сейчас? Почему Я тут существую сейчас? Откуда Я пришел, а пришел ли? Что такое это Я?... Вопросы можно продолжить…
И тут главное, а что об этом всем может сказать позитивная наука? И ответ на такое от нее — это какое-то ничто? И что тогда эти вопросы? Либо их нет, либо они есть, но ответа на них нет? Но если они есть, то, как присутствует это их существование?
➤ Ответом на такие вопросы может быть определенная негативная метафизика или, например, примитивные формы ответов…, то есть «ограниченные рассказы о таком» с использованием для описания вещей из обыденного состояния. Но слабые разговоры — это ничто…, это басни, вранье, глупость, примитив. Но может присутствовать и что-то другое, примитивная мистификация, являющаяся очередным шарлатанством.
➤ И тут, в последующем может возникнуть иллюзия, что ответами, в простом значении, занимается идеология (религия), и такая религия (идеология) — это всегда псевдо-знание, ложь, потому как действительных-практических-предметных ответов нет. Но и без них (ответов) тоже нельзя, то есть приходиться с таким «пустым ля-ля-ля ни о чем» мириться, но все это только пустая ложь.
То есть всегда можно предположить, что на самом деле все такие «вопросы и ответы» — это:
— просто обман, глупость для слабовольных, слабоумных, которые не могут жить, «зная, что бога — нет», «рая — нет», «наказания и награды — нет», «ничего — нет…»;
— или, допустим, что это очередной «опиум для масс», с помощью которого правящий просвещенный класс дурит угнетенных…;
— а в примитивном представлении это бесполезное, но необходимое мировоззрение, и функцию такого может даже выполнять научное, философское, религиозное, политическое, классовое, наци… мировоззрение.
Но, возможно, что все подобные мысли о мышлении — это слабоумное упрощение со стороны обывательского мышления, нежелающего замечать действительных оснований или проблему отсутствия оснований, что является, на самом деле, одним и тем же или началом такового мышления…
➤ Можно сказать, что особые вопросы находятся вне границ разума, но, а что тогда находится вне границ разума? На самом деле все для ума находится в его границах (или нет?). А то, что присутствует вне их — что это, и как оно познаваемо?[105]. И мысль о том, что такое «вне» может быть — это намек на метафизические химеры, изобретать которые способен разум, лишенный рассудочных оснований (Кант).
Отрицать нечто, что находится вне границ ума, можно, но также можно его и предполагать. И вера тоже не находится вне границ ума, или она часть ума? Возможно, разделение вопросов на вопросы разума и веры — это ничто, так же, как и выделение особой позитивной «религии»? И тут можно предположить метафизику в качестве промежуточного неопределенное мышления, которое находится между наукой… религией, но все это — схематизмы и упрощения. И к таким упрощениям можно отнести теоретизацию Конта и других схемотехников.
➤ Проблема присутствующего вопрошания, то есть понимания обнаружения отсутствия оснований, связана с неопределенностью… И «присутствующая неопределенность» предполагает наличие «неопределенных состояний» и особых вопросов внутри такого неопределенного, что также является определенным бесполезным вопрошанием. Допустим:
— Из какого источника возникает возможность задавать вопросы без ответов?
— Почему вопросы нельзя завершить, остановить?
— Почему вопросы — это поток бесполезности, но все же поток происходит, и что «поток» говорит о самом мышлении или о…?
— Почему вопросы могут быть о разном, вопросы необязательно должны быть предметными, предполагать ответ, логичность, научность, практичность…?
— Почему вопросы можно соединять в категории, придумывать для них классификацию, но при этом — это тоже бесполезность? То есть, любые попытки разделить вопросы согласно критериям — это что-то бессмысленное? Всегда можно распределить вопросы на метафизические, онтологические и гносеологические и выделить еще, допустим, этические вопросы, но что в итоге?
И стремление изобрести логику связывания всего массива вопрошания, понимая, что вопрошание непрактично, не позволяет ничего получить в итоге. То есть «присутствует только возможность создавать вопросы». Но, возможно, все попытки разума «связать все это в систему» — это только создание очередной слабости. Но опять же такое не уничтожает «возможность присутствия несвязанного вопрошания», вопрошания, у которого нет начала и нет конца. Возможно, особая не связанность что-то говорит о фундаментальных свойствах мышления или о том, что находится за мышлением, или? И что говорит о таком какая-то попытка оказаться на остановке, в точке, где нет вопрошания, но и нет обычного ответа. То есть все-вопрошание присутствует, но оно не вскрывает того, а «что же происходит на самом деле?». И поиски этого на самом деле — это всегда поиск «глубокой остановки». Но чем является «особая остановка»?
➤ Рассмотрим часть бесполезного, того, что нельзя остановить, того, что происходит…, и каждый путешественник может продолжить сумму бесполезности:
— Почему Я существую в данном теле? Почему я родился именно вот тогда-то и там-то? Почему Я уйду? Я не согласен с тем, что я тут. Почему Я пришел сюда? Зачем Я пришел сюда? Я — это исключительная исключительность? Я — это уникальная уникальность?
— Почему различное Я стремится к свободе, как к различению? И что значит такая свобода для Я? Почему Я стремится освободиться даже от Я? Что такое чистое Я? Почему Я стремится к чистому Я? Что такое «состояние чистого Я»? Что значит «находиться в состоянии чистого Я»? В результате поиска Я что-то обнаруживается, но что? Возникает вопрос о возможности представить себе какое-то «базовое Я», а такое «чистое» у всех одинаково? Тогда в чем разница между Я и другим Я? Реализация Я как личности — что это? В каком-то смысле можно предположить, что «реализация чистого Я в мире» — это определенная конкретная историческая личность?
— Могу ли Я знать свою цель или свою последнюю цель? Зачем я существую? Для чего я существую? Почему я существую?
— Модус Я — он к чему-то относится? К чему он относится? К живому или к мертвому? Присутствует ли противоречие между живым и мертвым? Возможно ли мышление без Я? Находится ли дух в транзите?
— Почему присутствуют другой? И что такое в этом всем «другой»? Кто он? Акт воли, акт вырывания оттуда? Такой же, как и Я? Кто эти люди вокруг меня? Почему существует друг, враг? Почему наличествует противостояние, конфликт? Почему присутствуют другой пол, влечение, любовь?
— Для чего существует человеческий род? Не абстрактное человечество, а именно род? То есть почему в этом присутствии стал возможен этот род, какова его задача, есть ли такая задача, почему этот род такой странный? Этот род знает о своем присутствии, но не знает причину такого присутствия? Или знает? Причем род сейчас и род вчера, и род через сотню поколений — что это, и как понять его в целом, и существует ли такая целостность? Он как-то изменяется, но куда и зачем?
— Есть ли такое вещество как человечество? Как возник человек? Что будет, когда человечество исчезнет? Что будет после смерти всех живущих и последнего живущего? И что было до? И есть ли такое до и после?
— Почему есть то, что есть? Есть ли причина моего рождения? Почему то, что я вижу, существует именно так, как я его вижу? Что такое «язык»? Что такое «квант мысли»? Почему язык отличается от мышления? Что такое «слово»? Что такое «смерть»? Что такое «религия»? Что такое «время»? Почему я это не могу понять? Что такое расшифровка этих загадок? Прояснение через слова? Индукция, дедукция? Анализ, синтез? Разгадка всего через эксперимент? Истина? А есть ли «квант смысла»? Для нас мышление — это бытие? А бытие — это мышление? Отсюда, если бытие — это мышление, то и мышление — это бытие? Тогда для того, для кого быть равно мыслить, это есть быть? То есть всякое мышление воспроизводит бытие? И человек как субъект может противопоставлять себя миру, может считать себя его частью — это неважно или важно? Но есть ли бытие без мышления?
— Почему все распадается на множество вопросов, и почему нет одного единственного вопроса и ответа, то есть главного вопроса и главного ответа на него. И тут можно заметить не только это, но и ту мысль, которая спросит, а откуда вообще это вот вопрошание?
— Почему «время» отличается от «пространства»? Так как происходящее не существует как нечто постоянное, тогда что действительно? Что такое «энергия», что такое «единица энергии»? Что такое «духовная энергия», что такое «запас духовной энергии»?
— Как можно предположить существование антимысли? Что такое нечто в виде антимышления? Не просто не мышление, а антимышление? Можно ли тут проводить какие-то аналогические сравнения, как и с антиматерией?
— А есть ли «разум»? А есть ли «мышление»? А есть ли «дух»? А есть ли «субъект»? А есть ли «такой мир»? А есть ли «субъект, сидящий в таком мире вещей и получающий от мира знания»? А что такое «идеи»? А что такое «связи между идеями»?
— Происходящее утекает, как песок сквозь пальцы — это говорит о том, что все бесполезность? В присутствующем наблюдается отсутствие смысла во всем? Как можно жить с пониманием завершения? Почему присутствует невозможность насыщения, невозможность остановки? Как возможно непосредственное[106] взаимодействие с реальностью?
— Почему существует «связь»? Почему существует связывание? Почему все связано? Почему есть связь во всем? Почему прошлое и будущее — это знаки связывания? Почему предметы — это результат связи? Почему связь — это процесс? И процесс существует только в качестве связи? Для объяснения связываний придумано много слов: мышление, время, пространство, религия, физика… Почему все — связанная связь? Зачем связывать? Для чего связывать?
— Что такое «время»? Как можно «мыслить время»? Можно ли «мыслить чистое время»? А что можно «мыслить, как чистое»? «Время» можно представить себе как… — и дальше глупости. «Время» можно объяснить… — и дальше глупости. «Время» нельзя представить или объяснить как… А если можно, тогда это уже не время, а формулы, соотношения, упрощения, производные... То есть сведению времени к связи, к какому-то измерению чего-то или свойству измерения… доказывает, что времени нет. Тоже самое касательно и пространства, ну и другого тоже. Как схватить время, ускользающее между пальцев?
— Что такое «зло», можно ли говорить о каком-то абсолютном в таком смысле? Можно ли говорить о противоположном такому или о некоем добре? Может ли такое обладать некими субстанциональными свойствами или это только относительности?
— Почему присутствуют «мысли о смерти»? С одной стороны, знание о смерти удручает, но принятие этого освобождает? Что будет после смерти? Что можно узнать об этом или знать об этом, как можно понять это, не двигаясь никуда и используя только свое мышление? Что будет там после того, как исчезнет вот это присутствие, и будет ли?
— Как возможна бесконечность? Всегда можно рассуждать, что все определено, становится конечным или даже в крайнем значении омертвленным или мертвым в итоге. Можно говорить о дурной или хорошей бесконечности. Можно предположить, что бесконечность — это возможность бесконечного мышления, выбора всевозможных вариантов решений…, но все это, опять же, конечно.
— Возможен ли «мир без мысли»? Удивительно, что, разглядывая все, что нас окружает — вещи, предметы…, но мыслей в этом нет. Они берутся не там. А где? Это тотальная загадка. Хотя незрелому уму кажется, что он знает «это где», а чаще всего и мыслей про «это где» не возникает.
— Как взаимодействуют метаязык и «вещь в себе»? Они как-то связаны, но как? Какая связь между откровением и метацелью? Что такое справедливость? Почему нечто справедливо, а другое несправедливо? Что такое «любовь»? Что такое «прекрасное»? Почему есть удивление? Удивление о числе, удивление о материи, удивление о теле. Удивление о смерти[107], удивление о субъекте, удивление об объектности, удивление о загадке, удивление об определенности, удивление о дуализме, удивление о самосознании и рефлексии, удивление о сущем, удивление о бесконечности. Почему реальность можно математически описать? Все, что было до меня и будет, где оно?
— «Выдирание себя» из этого неопределенного — что это? Великая загадка, почему существует нечто, а не ничто? Почему есть нечто, а не ничто?[108] Почему есть разговор о начале? А есть ли начало? А есть ли такой разговор?
— Как возможно присутствие того, что мы знаем, что мы присутствуем? Почему присутствует такое присутствие? Почему возникла такая возможность? А возникла ли она? А что стоит за этим всем возникновением? А если на самом деле «такое возникновение» или это что-то другое?
— Что из себя представляет в действительности этот наблюдаемый мир? Почему реальность имеет странный запах, она странно выглядит, и такое — это не просто ахающий вздор уставшего или изнеженного разума.
— Физическая смерть и метафизическая смерть, а есть ли разница между ними?
— Но зачем тебе «есть другого», если тебя нет?
…
➤ Можно ли завершить вопрошание, а если невозможно, то почему? Возможно ли завершить странные вопросы, ограничить их круг, остановить то понимание, которое возникает в результате какого-то мышления? Почему оно бесконечно в каждом акте своей бытийности? Возможно, потому что у ума границ нет или есть?
— Возможен ли главный вопрос? Всегда есть мысль, что есть главный вопрос, единственный вопрос, а все остальное — это только нечто от этого вопроса. И возможно ли все мышление свести к какому-то главному, единственному, основному, первому? И любые ответы что да, такой ответ есть — они могут быть, но что в итоге кроме убеждений, ощущений, уверенности? И что затем?
— Возможно, все только слова, а, возможно, слова не всегда просто слова, и они что-то говорят «о том, что есть», «происходит на самом деле»?
…
А что в итоге, только вопросы? И что толку от вопросов? Конечно, всегда можно стать на сторону «я знаю»… И вопрошание можно воспринимать в качестве мягкотелости, слабоумия, слабости, глупости. Всегда можно отправиться на завоевание существующего мира приступив к разному — к захвату, господству, эксплуатации, стяжательству… Но, увы, через время любой, «решивший запретить вопросы», сойдет с ума, так как «достоверное я знаю» — это утрата адекватности, и эллинистический, а затем греко-римский мир — они все «дошли до конца», а до них и другие, и после… все будет происходить также… То есть сначала уверенность, затем утрата адекватности, после бессмысленность и безумие… А после? А будет ли после?
Все подобные вопросы — что это? Что о них может знать наука, может ли она их выдвигать? Возможно, научное мышление[109] считает вопросы банальностью, глупостью. И, вопросы не предполагают чего-то позитивного, при попытках предложить положительный ответ. Но так ли все однозначно? Или, возможно, что без «действительного присутствия ответов на такое» — человек жить не может?
Возможно, человек требует явного смысла и (или) цели для определения своего бытия, или постоянного поиска направлений (вопрошания), и разного промежуточного до-после… И если бытие никак не определено, все слетает с катушек, перестает быть. То есть и «бесполезное вопрошание с любого направления и в любом направлении», и «странные ответы» — это «способ бытия мышления», это канва бытия, присутствия адекватности, или это то, что определяет эту бессмысленность? И можно ли сводить такое мышление к определенному «способу поддержания адекватности мышления» или это нечто иное?
В бреду ⇑
Дорога без начала и конца
Дорога — и является основной характеристикой присутствующего мышления.
Необходимо предположить присутствующее слабое понимание происходящего у понимающего такое присутствие. А точнее, для присутствующего присутствует — это неопределенное блуждание наяву, или явное — но блуждание в бреду. Сознание находиться в тумане, туман — это состояние сознания. Сон — это явь, явь — это особый сон, а что тогда «сон»? Адекватное движение к цели, а в последующем окажется, что движение было неадекватным, или цель была неадекватной. Адекватная, правильная, благая, праведная жизнь — может быть понята в качестве чего-то противоположного или особой пустоты.
Но присутствует мысль о сильной необходимости точно наличествовать в происходящем в качестве «действительного Я», «адекватного Я». И такое предполагает, что присутствующий знает: и что ОН присутствует; и что он знает, ГДЕ он присутствует; он знает, ЗАЧЕМ он присутствует; он также знает, КУДА он присутствует. В этом всем нужно предположить то, что у присутствующего наличествует адекватное ЗНАНИЕ о присутствии. И это знание является АДЕКВАТНЫМ[110]. Если же нет всей этой адекватности, тогда можно предположить, что присутствующий он юродивый, он включен, но как-то по-другому. Можно предположить, что такой неадекватный, в итоге, — погибнет, перестанет быть. И поэтому как бы «стремление к адекватности» — это постоянная необходимость для присутствующего. И «те, кто вокруг» — им тоже необходима адекватность[111] от присутствующего, а иначе можно предположить, что присутствующий может быть удален из присутствия теми, кто вокруг.
Как понять, куда идешь? Его «это куда-то» можно понять, после понять, что такое понимание было чем-то другим, а затем перестать вообще что-либо понимать или перестать понимать понятое… Разум[112] не находиться «в действительно надежном состоянии». И тут дело не в: усталости, заблуждениях, расстройствах, недостаточном понимании. Проблема в том, что присутствующее не предполагает достаточных оснований для определения того «что есть адекватность?»[113], а что противоположное такому. Человек точно не знает, куда он идет, и куда он придет в итоге, и не в смысле направления, а в смысле тотального основания всего этого — «куда… — зачем-почему». То есть, нет заданности, нет определенности. Присутствует блуждание. И не просто блуждание, а «блуждание в обязательном бреду»[114]. Такой «бред» — это «действительные[115] куда-то»[116], «адекватные для того, кто бредет». Такой бредущий не может вырваться из «бреда куда-то», то есть в бреду необходимо постоянно двигаться, остановка отсутствует, а исключение из бреда — это только формы исключения[117], но любая форма исключения тоже является очередным бредом.
Можно предположить, что присутствует: разум, рациональное, прагматичное, утилитарное..., или что-то адекватное, но наличествует и другое — иррациональное, хаотичное, эмоциональное... И таким образом, в человеке обнаруживается что-то разное, то есть нечто положительное — то, что позволяет «правильно» оценивать происходящее, и противоположное такому — аффекты, неадекватность — а это эмоции, чувственность… Но в таком существуют сложности, «чистый разум»[118] выявить нет возможности, «чистый разум», или мысль про такое — это только слабое мышление. А противоположное такому, эмоции — это тоже только мышление о таком. И разделение присутствующего в человеке на мышление и эмоции — это упрощение. Человек — это целостность, все, что человек в себе, в своем сознании, уме, разуме, личности… выделяет — это все значительные допущения, на которые способен сознающий себя. Видимая «явленость», а что там глубже?
Невозможно обнаружить действительное Я[119], точный и остановленный мир, «сущность вещей», а выявляются только свойства, и невозможно обнаружить «непосредственное мета». В итоге невозможно обнаружить что-то действительное. И вопрос «об истинной сущности всего происходящего, которое невозможно остановить и зафиксировать» — остается открытым. Как и вопрос «обнаружения сильно-действительного за всем мнимым происходящим».
С присутствующим случается, что он нечто совершил, но при этом он «как-то отсутствовал»[120] в момент совершения поступка. Или, например, производя нечто, совершено то, что не предполагалось, а в последующем, в потоке оглядываясь на произошедшее, возникает отсутствующее понимание в необходимости совершения этого поступка [121]. Но «поступок наличествует», хоть он и остался в прошлом. А сожаления о таком присутствует в настоящем для того, кто осознал, что он как бы совершил то, что сейчас отсутствует. Также могут быть совершены поступки[122] в каком-то возрасте-состоянии, но в следующем присутствии такое может оцениваться как какая-то глупость, ну то есть неадекватность. И вопрос, когда была адекватность? Тогда, или сейчас в момент оценки? Или сейчас тоже неадекватность? Только понимание такого придет завтра из следующего (прошлого) присутствия?
Может ли жизнь быть «процессом в никуда»? Конечно, в «какое-то время» такое может быть. Точнее «такое время в никуда» может быть «тождественно всей жизни». Присутствующее происходит без причины, без желания на то включенного[123]. И приписывание «такому происходящему» некоей ЦЕЛИ — это способность, а что на самом деле? И происходящее может являться «таковым происходящим» только для присутствующего, а чем оно является на самом деле это загадка. И «есть ли оно» и «как оно есть» — это тоже только загадка. И тут разговор о научном позитивизме и его «уверенности в своей абсолютной адекватности». Конечно, что-то делая в происходящем, получается что-то с ним «сделать»[124], но «что это?» на самом деле, и «чем является?» происходящее на самом деле — это тайна. И присутствующая тайна — это присутствующая бесконечная возможность для поиска…
Можно ли представить себе адекватность как точное соответствие происходящему, то есть, как какое-то точное знание всех причин и следствий, или точное понимание последствий всех поступков. Но если будет присутствовать «такое»[125], тогда возникает вопрос об абсолютной заданности. И такое «абсолютное соответствие» разрушает все движение, все изменяемое…
Всегда существует другой, и другие, всегда присуствует: друг, союзник, а на той стороне: враг, противник — и тут адекватность становится совершенно неясной. Туман любого противостояния, в котором, так или иначе, принимает участие включенный — требует адекватного осознания всего этого. И выживание присутствующего — находится внутри неадекватной адекватности и любые попытки воссоздать какую-то адекватность — это «попытки», и иногда такие «модели адекватности» могут являться источником поражения, а не победы. Сюда также туман жизни отдельного включенного в каком-то сообществе-включении — его место в таком сообществе, его место в цепочке распределения и разделения труда — и это тоже туман. Его стремления и интересы как желающего быть тут и сейчас. Для оценки такого тумана, для осознания присутствующей неадекватности вот этого происходящего — также требуется какая-то адекватность. И осознание бессмысленности всего этого, его полной неадекватности, и бесполезности всех противостояний, и одновременная абсолютная включенность в это все, и восприятие их как важных — это все та же драма, которая длится постоянно для присутствующего. И снятие напряжения с этих драм происходит после того, как это все уходит во вчера вместе с участниками, и присутствующие престают понимать адекватную сущность того происходившего.
Каждый присутствующий воспринимает, понимает, ощущает разное, присутствует в разном, и это происходящий одновременный и хаос, и порядок; и внутри себя и вокруг. И это одновременное абсолютное всесилие, и одновременное бессилие; и бесконечная полнота, и одновременная пустота; и всезнание, и полное непонимание своей ничтожности. И через такие состояния, присутствующий проскакивает постоянно.
Для отдельного присутствующего, а также и другого представленного, адекватность может быть представлена в качестве «учения куда-то», и если в ней присустсвуют слова: польза, практичность, полезность, — тогда «такое куда-то» оно как бы адекватно. Но многое что может быть «определено в качестве пользы» для субъекта — может быть воспринято извне в качестве людоедства, предательства и другого. И тут, может возникнуть представление об особой «общественной пользе», которая, возможно, окажется неадекватной после определенной проверки.
Что остается после всех мыслей о присутствующей определенной неадекватности? В последующем возникают определенные «здравые мысли» о возможности контролировать неадекватность, то есть:
— Определенным в такой неопределенности, в таком бреду остается понимание: присутствующей неопределенности, присутствующего бреда, присутствующей неадекватности, присутствия тотальной неизвестности.
— И для преодоления такого нужно как бы то, что может устранять такое, может воспроизводить адекватность. И тут обязательно нужна конкретная «теория адекватности», «теория в куда», «теория в где».
Но, увы, мысль о том, что «теории адекватности» могут позволить в тотальном значении преодолеть непреодолимую неадекватность — это тоже только мысль. Но пока такая мысль «есть — длиться» — такое будет действительным для того (тех), кто воспринимает эту мысль.
А затем возникнут те, кто опротестует «происходящую» теорию адекватности. Они (как всегда) будут считать, что «теории адекватности» не нужны. А для адекватности достаточно руководствоваться чем-то «действительным, истинным, установленным, естественным, основательным» — «разумом, практикой, здравым смыслом, истинным знанием, прагматическими интересами, реальными задачами…». И сверхпримитивный случай такого — это обыденные мысли о своей «практичной адекватности», которая выше любого теоретизирования, но увы, в обыденности отсутствует явленая адекватности, также как и в любой «полезности, разумности[126]»… После те, кто опираются на очередной «здравый смысл», окажутся в ситуации обязательного воспроизводства из этого «здравого» очередной «теории адекватности». А затем, через время найдутся те, кто поставит под сомнение очередную присутствующую «уставшую теорию адекватности».
Если оценить созданные предметы, и успехи по преобразованию мира, которые возникли в результате развития науки, тогда можно утверждать, что «научная теория адекватности» она наиболее адекватна, ведь многое из представленного, созданного — работает! То есть позитивистская картина мира, научная картина мира — это действительно адекватное. Но вера в сильную адекватность научного мировоззрения — это только уверенность. Научная идеология, позволяющая производить позитивную адекватность, после определенной оценки становится не более чем уверенностью, убеждением, верой.
Какие могут быть мысли «о теориях адекватности»? В «теориях адекватности» присутствует что-то загадочное, непонятное, неадекватное, таинственное. И тут может возникать особая бесконечность мышления о таком. И, например, а как можно понять философию буддизма в качестве теории адекватности?
И вот тут, возможно, и будут самовостребованы те, кто способен договориться с неадекватной адекватностью. И адекватность не является адекватной сама по себе, она может быть только «как происходящее[127] учение», но в различении — это всегда свихнувшийся хаос порядка; беспорядочный хаос; хаотический беспорядок...; бесполезная полезность; бессмысленная осмысленность… Какая-то абракадабра, какое-то одновременное «все и ничего». И над этим всем витает особая скрытая от ума тайна…
Такими «дознателями, уговорителями, договрщиками» могут быть «кто угодно»[128], и такие «жрецы адекватности» востребованы во времена становления новой адекватности, а точнее, во времена «слета с катушек» уходящей вчерашней адекватности[129]. И не всегда жрецы служат адекватности, точнее, а когда они служат адекватности?[130] То, что казалось адекватным вчера, завтра — будет понято иначе. Но в любом случае при отсутствии «теории» «все слетит с катушек» и распадется в конкретное «ничто», которое завтра это «нечто». Поэтому «жрецы адекватности», «теория адекватности», и явленный, происходящий «культ адекватности после» — это специфический стержень в происходящем, это внутренняя структура происходящей реальности. И такие жрецы — это не обычные служители, это не подмастерья истины, обслуживающие интересы правящих, такие жрецы — это особый вывих, которому «плевать» на всю «пользу». Такие жрецы в своем обычном состоянии — это слуги неадекватности, они умеют с ней разговаривать, и требовать от них чего-то адекватного, с точки зрения «искателей пользы», это пустое дело.
Но «что реальность» или «кто реальность»? Или что можно не только «назвать» реальностью, а еще что-то и за этим? И нуждается ли для определения «реальность» в особой адекватности?
А существует ли определенные способы понять «последнюю реальность» — это всегда открытый вопрос. И такое «понять» сообщает о том, что «нет непосредственного реального», и для определения происходящего приходиться использовать «инструменты явленного ума», и различных «посредников». Но чем являются «другие способы определения», или «общений без посредников»? И наличествуют ли такие способы? И что о таком говорят сны, разные сны, не-сны, и что значит в таком смысле «действительно проснуться», пробудиться, и увидеть, как все есть?
Бытие на границе небытия ⇑
Почему Александр Великий посещал Дельфийские храмы или встречался с египетскими жрецами? Что он хотел узнать? Свою судьбу? Или то, что его судьба — это не случайность, или то, что его дорога-явление — это нечто сверхнормальное? И Александр — это не просто пылинка в каком-то нигде, а это нечто обязательное для всего происходящего!
А это происходящее — это какое-то безумие, а участвующий в нем, «он кто» или «что» или…? Он участвует или несется куда-то на неуправляемом судне, или стоит на месте, или не все это?
Каждый присутствующий хочет быть не просто чем-то случайным, он хочет быть должным в бессмысленно присутствующем. Но жизнь на краю тотальной бездны неопределенности — это и есть удел человека. По-другому многие известные экзистенциалисты понимали это как брошенность в мире; заброшенность в мир; затерянность в мире; одиночество в мире… И такая «брошенность» не может быть понята в нормальном состоянии, точнее, окончательное осознание такого состояния приводит к самоубийству.
Но каждый иногда ощущает свою уникальность[131], свою избранность, свою особенность, свое неслучайное пришествие. И такое — это все что угодно, но это не только иллюзия, а это данность присутствия духа. И это то, что присутствует вместе с остальной странностью присутствия. И бывают мысли о том, что пребывание тут — это какая-то подготовка к чему-то другому, и что там будет что-то главное, а все, что здесь — это какое-то промежуточное или какое-то наказание, или … а возможно, это очередной способ «организации нормальности» там, где нет никакой нормальности?
Двойственность бытия человека заключается в том, что «он как бы и существует», но одновременно он как-то догадывается о том, что «его уже нет». Странное бытие с присутствующим осознанием своего небытия. Присутствовать отсутствуя, отсутствуя присутствовать. Жить со знанием присутствия своего уже произошедшего завершения. Такое «необходимое завершение» можно не замечать, о нем можно на время забыть, но с этим приходится жить, даже, возможно, скрываясь от завершения. Но, написанные кем-то когда-то слова указывают на «присутствующее тогда того, кто мыслил» (Марка Аврелия), и существующее «сейчас для того, кто сейчас это читает», но того, написавшего, может уже и не быть, он ушел вместе со своим временем, но куда? И дальше возникают и другие мысли обо всем этом… (Унесенные ветром).
Как можно жить с пониманием того, что тебя уже нет? Как можно существовать, присутствовать, понимая, что ты уже отсутствуешь? Все, что ты желаешь сейчас — его уже нет. Когда ты разглядываешь в мыслях тех, кто уже ушел, пройденный ими путь, непонятные курганы странных стремлений, жестокости, вовлечения, обрядов, обрядов смерти, жертвоприношения живых, ритуалов, плясок, целеустремленности в никуда, настойчивости, работы, глупости, радости… и всего такого, а по аналогии — происходящее как бы сейчас и с тобой. И все это кажется каким-то вывихом. И если «меня нет», нет и моей боли. Боль существует только тогда, когда «наличествует воспринимающий» боль. Отсутствующий воспринимающий не воспринимает ничего происходящего. И такая действительность страданий и недействительность всего остального — это нечто достаточно глубоко проработанное в одном древнем восточном учении.
И как понять тех, кто также сегодня, сейчас не может покинуть свои роли в происходящем включении и бредет, непонятно зачем, в бессмысленном направлении, но бредет… и будет брести, пока не упадет, а за ним будут брести другие…? Зачем? И любая остановка, любое разглядывание вывиха в качестве вывиха — это конец, но не вывиха, и начало, но не вывиха. Но, опять же, в таком нет остановки, вывих будет существовать всегда, только его запах может меняться, но его суть всегда остается прежней.
Можно попытаться выскочить из вывиха и стать «нищим у дороги», вывихнутым, но по-другому (в бочке?). А можно выскочить из вывиха и погибнуть сразу, но погибнуть ли? А можно удрать из именно этого вывиха и начать включение по-другому, то есть за счет всех, кто считает свой вывих нормальным, но через время, когда будет обнаружена утечка ресурсов, аномальный вывих будет либо уничтожен, либо изменится старый вывих, и все сразу нормализуется. И есть мнение, что и для других это будет только мнением, что даже любой конкретный уход от вывиха сейчас и здесь не позволяет покинуть вывих, и в него, в вывих, в любом случае вернут снова и снова, как утверждается в одном учении.
Предположительно существовало поколение, были люди, были их судьбы, их происходящее, и вот они ушли… Что осталось? «Воспоминание об этом времени» — оно есть для тех, кто помнит и понимает это, понимает это происходившее, эти судьбы, эти переплетения… Но после уходит и тот, кто помнил последнее воспоминание об этом…, но как понять то ушедшее?
Представим себе историю каких-то происходивших событий, происходивших тысячи лет тому назад. Сложно себе представить, что же там происходило, но наличие нас говорит о том, что там все же что-то было, и какое-то нечто — это пласт конкретных историй… И такие истории — это не просто факты, это больше, это пласт происходившего, которое как-то было, но что остается после «такого было» и «чем оно является на самом деле?» Чем?
Человек слишком человек, он слишком ничтожен и так мало понимает, его разум затуманен, все фрагментарно, все зыбко и туманно. А перед ним, в нем, за ним — бесконечное нечто-ничто. Как протянуть руку через бездну? И тут не все так просто: страх, обман, утешение. То, что в нас и вокруг нас оно звучит как грандиозное нечто-ничто. И это нечто-ничто — это загадка, тайна, и оно, возможно, требует преклониться перед ним, требует понять свою собственную ограниченность, понять свою собственную немощность?
Ты не можешь остановить бег жизни, сегодня ты вот такой, ты ребенок, ты юноша, а завтра уже старик, а через миг тебя уже не станет... И тебе все это придется пережить, в том числе и смерть, такое не хочется осознавать, пропуская через себя. И обнаружение своих разных телесных состояний — это значительное удивление и это также нежелание принимать это, но затем, если есть продолжение, происходит и адаптация, и итог…
Возможно, принятие (как необходимость) присутствует только тогда, когда есть движение к чему-то. А затем после тебя снова будут те, кто будет идти после тебя к этому чему-то (кому-то). То есть возникает эстафета, и ты часть этой эстафеты-борьбы-катастрофы, ты не конечность, а ты только часть большой игры, ты замкнутость между прошлым и будущим, ты проводник какого-то исторического (другого) тока, какого-то замысла дойти туда? Но куда? И если «этого куда нет», тогда все бессмысленно, и все, что сделано или не сделано — это бесполезность?
Как бы ни хотелось, но остановиться невозможно, невозможно застыть, невозможно зафиксировать свой возраст, свое состояние духа, свое тело, свою мысль, это все утекает и растворяется, и ты вместе с этим... (или нет?)
Но что остается после, и ради чего стоит жить? Ответа на этот вопрос нет, но предположение должно быть, то есть гипотеза должна присутствовать, и если ее невозможно обнаружить, тогда все подвергнется унынию, и такое уныние тоже пройдет, но будет ли после него какое-то после? Какое-то человеческое после?
И какие-то маленькие животные радости, какие-то мещанские замечания чего-то, какая-то практика включения, какие-то частные победы, какое-то творчество… И, возможно, что-то больше этого — это все может быть...
Но такого слишком мало, слишком мало для того, кто точно знает, что в конце пути его ждет смерть, которая обесценивает и обесцвечивает все это мимолетное до… То есть на такой чаше весов в обязательном порядке должно быть что-то очень весомое, то, что позволяет перевесить то, как смерть превращает в прах всю жизнь до нее, превращает все радостное в абсурд, а победителей — в проигравших…
И это должно являться чем-то значительно-весомым, каким-то Сверхбытием, каким-то Сверхнечто, которое может победить любую смерть, любое конечное, которое затем всегда обращается в прах.
Противоречия и неразрешимые проблемы ⇑
Человеку приходиться жить, жить иногда зная, что его жизнь происходит вместе с неразрешимыми проблемами. Что это за неразрешимые проблемы? Такого достаточно — это и проблема «цельного мировоззрения», и проблема «замкнутости в комнате без дверей». Но это также непреодолимые проблемы старения, смерти, боли, страданий, страстей, желаний, бессмысленности, никчемности. И над всем этим веет СТРАХ, страх человека перед безграничностью, перед неизвестным НИЧТО… И все это сопровождается каким-то постоянным «опытом перед лицом смерти»[132], и это какое-то постоянное крушение победившего, и отсутствие остановки, и постоянно присутствующее отчаяние в таком присутствии…
При этом в человеке (для или у человека) наличествуют[133] противоречия, преодолеть которые он не может, но и преодолев которые, он почему-то перестает быть человеком[134]. Таких противоречий достаточно, а точнее, сам присутствующий и присутствие — это клубок таких противоречий.
Невозможно выявить основные противоречия, их нет, точнее, они все основные. Все присутствие — это сплетение противоречия. Там, где распадается моно и возникает конкретная мысль, которая порождает следующую мысль, а в последующем все становится разделенным, все становится противоречием, и противоречие снова находит свое решение в мышлении, что порождает следующее, и далее это находит свое решение, но снова возникает очередное следующее состояние…
— Например, человеку, как монаде, противно эксплуатировать (есть), но ему, как пребывающему тут, приходится это делать, то есть встраиваться в цепочку эксплуатации или погибнуть..., и… То есть и противно, и приходится, но если окончательно сказать нет, я не буду — это смерть тут, и любое следование за Св. Бенедиктом и другими — это частичное решение. А если сказать: «плевать на противность», так как это присутствует, тогда, значит, можно отбросить «то, что от монады субъекта», и с вожделением предаться любому поеданию, но такое — это гибель человека и превращение его даже не в животное, а в особого зверя. Поэтому человеку для того чтобы и быть тут, но и снова же оставаться человеком, каким-то образом жить внутри такого противоречия приходится маскировать его, но знать об этом и с этим жить, воспринимая такое, допустим, как результат грехопадения[135], как наказание за пребывание в этом тут, как наказание за падение из того сюда в это, такое бытие (и «благая жизнь» Сократа или Пелагия не спасают от такого падения). Но если решить, что такое — это не грехопадение, а что-то другое, и «есть другого — это нормально», тогда, возможно, отключается и подключение к тому, откуда приходит ТО, что делает это пребывающее тут существо не просто скотом, а чем-то другим, а именно кем-то специфически адекватным?
— Человек, с одной стороны, включен в субъектию, в субъективность, а с другой стороны, он всегда находится в особой связи. И, скорее всего, с точки зрения «такой связи», субъектия — это примитив. И в таком противоречии как-то приходится жить.
— Человек включен в свою конкретность, но он включен и в субъектию, и, с точки зрения его конкретности, субъектия — это непредметная бесполезность. Но, увы или не увы, субъект — это субъект, и вся среда вокруг него — это нечто субъектное, поэтому можно исключить себя из субъектии, можно даже отказаться защищать свою субъектию, но тогда субъектия других субъектов явится и сделает с этим субъектом все, что ей заблагорассудится.
— Противоречие между должным и желаемым, то есть «должное делать» почти всегда противоречит желаемому или желаемому бездействию, или другим, разным около ленивым стремлениям… И долженствование, чаще всего, не совпадает с конкретной ленью, то есть тяжело учиться, тяжело вставать, тяжело думать, легче пустить все под откос… и так и жить… Но так жить, отпустив все, не получится или получится, но недолго…
— Противоречие между добром и злом, и чем является это «доброе», а что является чем-то плохим, недопустимым? И присутствует ли, на самом деле, абсолютное зло или добро, или наличествует только конкретное, относительное, или условно доброе, или даже что-то более слабое, только хорошее, нужное, приемлемое… И каждое противоречие противоречит себе и кричит только о себе: тело кричит, что вот хочу это, а ум сообщает, что этого нельзя. А «связь» сообщает, что вот это недопустимо, хотя тело кричит, что это нормально. Субъектия же требует исполнения своих предписаний и объявляет их добром, но «связь» говорит, что убивать других даже на войне за субъектию — это зло… И вот с этими противоречиями, хотя каждое разделенное требует признания своего устава, правил, предписания, аксиом, определений, желаний, требований… С этим всем противоречивым и взаимоисключающим как-то приходится жить тотально-разделенному существу, которое не может определиться с тем, кто и что оно есть, но как-то ведь существует…
— Противоречие между желаемым и возможным. Многое представляется желаемым. Но то, что может себе предположить воображение — не является возможным тут, и с таковым приходится считаться. И если все же кто-то свихнется и начнет выдавать желаемое за действительное, то скорее всего, он перестанет присутствовать или его возможности будут жестко ограничены.
— Противоречие между зверем и другим. И это не слабое противоречие между телом и духом, это глубже. Зверь — это так же принадлежащее той «духовности», зверь — это не совсем про тело. Зверь — это не субъектность с ее необходимостью включаться в цепочку потребления, в цепочку эксплуатации, в цепочку создания прибавочного продукта, в цепочку охоты, расширения, субъективизации… Зверь — это другое, это закрытая тема, это особое то, что возникло вначале вместе с другим и что живет рядом с ним по соседству, точнее, вместе с ним (в нем), но как? Зверь — это всегда что-то запретное, это особая тайна. «Исследование» зверя всегда чревато для того, кто станет на такой путь, так такое требует погружения туда, но это не исследование — это другое, то откуда нет возврата. Тот, кто думает, что он сможет контролировать или использовать такое в качестве инструмента, возможно, будет удивлен тому, что он сам окажется инструментом кого-то. Когда зверь становится тем, кто явлен, а не скрыт где-то в глубинах, в недрах того доступа, который открыт (но закрыт) у каждого, тогда возникает значительное противоречие, и что с ним делать и как с ним быть — это всегда что-то запретное для размышления. Обуздание зверя, запрет зверю являться в мир тут, из того мира[136] — это древняя загадка, и «связь» всегда стремится установить или указать на связь с тем другим, точнее, с тем, откуда приходит другой, а то место, откуда приходит зверь, запрещено вначале. Но, возможно, в другие времена все было наоборот? Кто был тогда кем? Сложно сказать, что было там? И как там, в том начале происходило противостояние? Какие перипетии противостояния происходили на заре прорезания этого из того?
— Противоречие между безумием и адекватностью. Всегда приходится балансировать на грани, очень сложно понять, что из этого чем является. Человек постоянно находится перед необходимостью выбора очередной адекватности. И установленная адекватность не является последней адекватностью. И возможно, мерилом адекватности является этот явленный сейчас (Протагор и его «мера»), а его очередная неадекватность исчезает вместе с ним?
— Между страхом, испугом, затем полным безразличием и геройством, с другой стороны. Между завистью и великодушием. Между жадностью и безграничным бескорыстием. Весь словарь антонимов — все то, с чем приходится жить.
— Все имеет начало и все имеет конец, но понять и принять такое это какая-то сверхсложность.
— Противоречие между живым и мертвым. Противоречие между живым огнем духа и холодной физикой. Противоречие между живым духом и мертвой материей. Противоречие между живым Богом и холодным, но живым вселенским разумом стоиков (Целое), и в каждом случае такая «живость» может быть объявлена огнем или чем-то другим, но чем?
— Противостояние Августина и Пелагия, Афанасия и Ария. Противоречие между явленым Аристотеля и другим… (Шестов).
— Желание уйти в сон и нежелание уходить. Почему включенность так тяготит? Почему от нее постоянно хочется избавиться? Но одновременно включенный боится избавиться от своей включенности, он боится своего завершения[137].
…
И над всем этим веет вопрос о том, почему существуют противоречия? Почему приходится с ними жить? Чем являются эти противоречия — это реальное существование или это только состояния? Возможно, не существует никаких противоречий, а это только какие-то иллюзии…, но какие?
3. Другие вопросы ⇑
Гул произошедшего, эхо древних разговоров ⇑
Что происходило в те далекие времена, когда рухнул очередной, условно предполагаемый великий век, допустим, каменный или бронзовый век? И что нам известно о великих сражениях древних веков, каменных веков, до-веков? Что нам известно о трагедии наших далеких предков, о том, что они любили, или ненавидели? Как им жилось в том их мире, что вызывало у них радость, что их печалило, и во что они верили-не-верили?
А что в итоге известно о темных веках человеческой истории, о тысячах таких веков, веков разного странного и непонятного? Что известно о взрослении духа в эти века или не взрослении, а о конкретном его присутствии? И где начало такому, кто был первым, почему он им стал? И как можно говорить об адекватности и о тех основаниях такого первого, что можно о таком предположить? И глубины сознания — это глубины истории или это одно и то же? И как можно с помощью духа проникнуть туда, туда в первое начало, куда, возможно, не проникает никакой свет или туда, где свет давно угас?
Кто может описать историю присутствия духа с каких-то неведомых древнейших времен? Каким может быть такое описание? Как можно в чем-то описанном понять такое происходившее? Возможно ли его понять? А если про это, про все такое нельзя ничего понять, и все произошедшее без остатка пожирает Хронос, то что остается для духа — только какое-то блуждание, какое-то безумие, какое-то вечное беспамятство? И что о таком произошедшем может рассказать какая-то археология? Возможно ли, что любое исследование какого-то «пост» может сказать о том, от чего такое отразилось, и как такое можно адекватно понять? То есть интерпретация — это только интерпретация?
Возможно, некое неявное «эхо» «древних разговоров», «древнего произошедшего» воздействует на происходившее, и это определяет сейчас происходящее? В уме можно удерживать радикальную мысль «об отсутствии достаточных оснований». Но при этом можно представить в каком-то ощущении, что «некие загадочные основания возможно есть», но что это??? Это предразговоры, это тотальное произошедшее, это…? Это какие-то древние события, события взросления духа, события развития духа, события бытия духа? Каждого духа, который дал потомство, а других, тех, кому не повезло, что осталось после них? Что было и есть — различное совокупное, некие истории, некие произошедшие акты… Что осталось после этого, их?
Что это за «особая странность», «странность, как явное представление непредставленного», точнее, это «эхо каких-то древних разговоров», но чем является такое «эхо древних разговоров»? Как мы слышим и понимаем «такое эхо»? И речь идет не просто о каком-то обыденном произошедшем бытии, речь идет о чем-то таком, достаточно плотно сжатом в нечто после какого-то бытия. Но что есть «такое нечто»? Как можно предполагать «такое нечто» или это «какое-то ничто»? И если можно предположить, что «воздействие есть» и возможно «взаимодействие» — это «конкретное нечто».
Но почему-то, увы, «это нечто» невозможно выявить предметным способом, то есть получить о нем археологическое, достоверное знание, поэтому это и «некое ничто». И его, допустим, как «нечто-ничто», можно предположить в качестве бессознательного или, возможно, чего-то другого…
Предположим, что что-то произошло с тем, кто стал человеком сто тысяч лет тому назад или двести тысяч лет тому назад, или…? И это все, что происходило с неким родом и с человеческим родом затем, как-то отразилось в тех, кто есть сегодня. И что есть такое отражение? Как это произошедшее отразилось в мышлении и что там можно обнаружить об этом? И если прямого доступа к до-мышлению нет, а есть только вот эти какие-то выявленные остывшие формы. Прочтение, улавливание этого произошедшего вот этим определенным образом — это и есть, возможно, вот это явленное мышление …Экхарта, Бёме,… ну и Гёте… и других, и что стоит за этим явленным? Что прорывается через них оттуда? И что такое «прямая связь с до-мышлением» или с «тем, что находится даже за до-мышлением»?
Итак, что такое «Фауст» Гёте, что такое «Мастер и Маргарита» Булгакова, а также, возможно, и «Божественная комедия» Данте, ну и многое другое, что-то из Бодлера, Лотреамона, Лавкрафта? Или о чем говорили мистики из какого-то другого лагеря (…), лагерей (…)? Все это, все их уже явленное мышление — это примитивные мистификации? Что пытались понять, что пытались продумать и что «вскрыли» те, кто создал «такое мышление», а затем его зафиксировал в виде «особой нотной тетради», которую можно проигрывать и проигрывать?
Возможно, с человеком (или?) что-то происходило, происходило с каких-то очень древних времен и происходит и сейчас, а затем будет происходить и дальше, дальше…, пока не произойдет[138] — и это какая-то целая загадка.
Но как показать такую загадку в целом? Как о ней сказать сразу и окончательно? Как ее действительно увидеть, прозреть и, возможно, ужаснуться, а затем отвернуться, увидев там нечто очень странное, или…? Или, наоборот, удивиться, восхититься и решить продолжить путь? «Путь» «к …»? И как «понять это противоречие» между теми, кто «хочет продолжать», и теми, кто считает, что «пора заканчивать»? И «чем является» «такое противоречие» для всего, что происходит сейчас с каждым?
Конечно, очередные мещане, склонные к упрощенному мистицизму, всегда ищут в особых тетрадях скрытую обывательскую тайну, которая позволила бы им чувствовать себя причастными к чему-то запретному, сокрытому. Но, возможно, на самом деле даже те, кто изобразил «слепок понимания», то есть изложил таким конкретным образом эту тайну, даже создатели такого (возможно) не могут понять «что это?», и «что есть на самом деле эта тайна?», и «чем является это явленное им или ими изображенное?»
И «гимн о происходящем произошедшем», «он звучит»[139], но «что значит[140] это звучание?» Что можно услышать, прислушавшись к этому гимну? И имея «чем» слышать «это», его можно как-то записать, но «что говорит это записанное» «о том звуке гимна», который «постоянно звучит в ушах»[141] тех, кто тут присутствует?
Этот гимн — это не только неслышимый звук происходящего[142], это и что-то другое, но что? И каждый, кто способен слышать такое неслышимое, замечать такую музыку, прислушиваясь к тому, что-то может зафиксировать… И что затем, после срывается со страниц этих записанных «тетрадей о шуме неслышимого происходящего»? Что слышит тот, кто улавливает звук гимна, срывающийся со страниц такого? Или звук гимна — это гул произошедшего-происходящего, а тетрадь — это примитивно-вырванная из него мелодия.
Что-то о Гурджиеве ⇑
Философия Нового и Новейшего времени полностью игнорирует тело и телесность, замечая только разум, ум… мышление. Но мышление всегда происходит вместе с тем, что можно определить в качестве телесности. Такое взаимодействие было замечено еще в глубокой древности, и как оно было понято тогда — это, конечно же, что-то понятное. Но скорее всего, такая практика — это достаточно древняя традиция. И что-то о таком можно узнать при изучении данных прошлых веков о различных, так сказать, варварских народах.
Тут, конечно же, можно говорить и воздействии на тело, то есть и на «дух» через препараты и всякое подобное. И можно предположить, что с древности существуют практики поста, то есть влияния на тело, а затем на некий «дух» через поступление, так сказать, «элементов». Но кроме пищи, тут также могут быть и практики дыханий, и особых упражнений, танцев. И окончательное совокупное выражение такого находит свою реализацию в восточной йоге[143], и в чем-то похожем другом, неизвестном…
Конечно, можно утверждать то, что практика воздействия на ум-мышление-дух — это бесполезность, это нечто очень слабое. Но исключить такую практику невозможно, каждый присутствующий может обнаружить ее присутствие. А отсутствие такой практики позволяет заметить отсутствие присутствующего в этой реальности для других в качестве телесности. То есть мысли о возможности чистого духа, чистого мышления, того, что может игнорировать «носитель» — такие мысли могут быть.
Но тут нужно заметить также, что это присутствующее может быть понято не так упрощенно, а несколько иначе, то есть определенное осознание «разницы мысли и происходящего» позволяет предположить, что телесность — это нечто более загадочное, нежели понимание его в качестве физического тела, выделенного из тотального происходящего. То есть все это тотальное происходящее, и тело, как бесконечно включенная в него часть — это все нечто загадочное и непонятное для мышления. И у мышления об этом может быть разное мышление, и чистое, и очень телесное, но только мышление? И в таком контексте взаимодействие тела и мышления — это тоже нечто непонятное.
Так вот, выяснение этой непонятности и практики такого взаимодействия — это то, чем, интересовался Гурджиев. Его танцы, его техники дыханий, его изучение Востока, а затем и попытка с помощью такого понять «дух» — это то, «в чем» прошла его жизнь. Единственным упущением является отсутствие «известных результатов» таких исканий. То есть весь полученный опыт, все взятое с Востока и развитое кружком Гурджиева — это все фактически утрачено… И обнаруживается только явленная часть, а о его неявленной части (практиках услышивания) почти ничего не известно.
Конечно, в таком же смысле можно говорить о таком выделенном мышлении, как психология, которая игнорирует некое чистое мышление и всегда интересуется неким телесным. Сюда также можно отнести различные медицинские знания: неврологию, психофизиологию, невропатологию и так далее и различные оздоровительные медицинские практики. Сюда же — различные профессиональные гимнастики. В таком смысле можно говорить и о воинской подготовке или определенной спецподготовке.
Но все это представленное игнорирует все то, зачем такие практики были созданы в древности. Выздоровление, оздоровление, обучение стойкости, обучение приемам или приведение ума в порядок, в достаточность, ясность, нормальность, здравость — это все побочный эффект практик и знаний.
Возможно, что основная цель такого — это поиски выявления особой связи мышления (ума, духа) и тела, а также поиск возможности воздействия на дух через тело, воздействия, позволяющего особым образом понять «чистый» дух. А через него и того, что находится за ним, то есть проникновения туда, на родину духа, а через это — обратное понимание всего того, что происходит сейчас тут. То есть воздействие на тело имело задачей привести дух в состояние, которое бы позволило получить сильные практические знания-состояния для развития духа в уже не совсем понятном направлении.
[1] Гегель тут ни при чем.
[2] Ницше, Фрейд, Юнг, Соловьев, Бердяев, Шестов, Гуссерль, Бергсон, Хайдеггер, Жильсон, Маритен, Библер, …
[3] А негативная метафизика в данном контексте — это некое положительное учение о трансцендентном.
[4] Хабермаса?
[5] Как, отрицая такое мышление можно понять Василия Великого, Бонавентуру, Франциска Ассизского, Мейстера Экхарта, Игнатия Лойолу, Мартина Лютера, Якоба Бёме, Гёте, Достоевского, Толстого…?
[6] Но практика такого мышления не имеет ничего общего с психофилософией…, психоанализом…, общей психиатрией…
[7] Состояние, чувствование, действие, пребывание, присутствие, разворачивание, жизнедеятельность, последствия, ответственность, благосостояние, потомство…
[8] Все подобное связанно с работой средств массовой информации, понятиями «пропаганда», «идеология» и другим…, но речь в данной работе несколько о другом, хотя все раскрытое тут напрямую связано с данными вопросами.
[9] Обывательство и позитивизм убивают знание о том, что каждый живущий «состоит» из мышления.
[10] И всегда нужно уточнить у математиков, а что они имеют в виду под процессом доказывания, и что есть их доказательства в итоге? И если уточнить и понять, что это на самом деле, то окажется, что с математикой, как с позитивной наукой, все очень и очень непросто.
[11] Мысль о чем-то, возможно, о мысли или?
[12] Нечто из буддийской философии.
[13] Только стремится, но достигнуть его не может.
[14] Как и этот текст.
[15] То, в чем остывает мысль, то, с чем взаимодействует мысль.
[16] Что будет показано в работе после.
[17] Отражение, реализация, остывание, возникновение…
[18] Для схоласта какая-то словесная конструкция — это то, что реальнее того, что происходит. И для схоласта упрощение — это примитивизация, а не та действительная простота, которая говорит о том, что «понял» — это всегда акт, а не предмет.
[19] Понятие — это всегда конструкт.
[20] Тут могут быть мысли о том, что так как так происходит мышлении, то и все, что тут происходит, но не является результатом нашего мышления, это итог какого-то другого мышления, какой-то Сверхэкзистенции по Аквинскому или Абсолютного Духа по Гегелю, но это тоже только мысли.
[21] Понятно, что это все какое-то мышление и различение этого — это определенный прием.
[22] Духовностью…= (актом=мышлением)
[23] О непонятности-сложности можно говорить достаточно долго, но это все пустое для обыденности…
[24] Это не просто лень, такое — это больше, это что-то более древнее…
[25] Взять математику в целом, в ней очень мало действительно — мыслей с большой буквы, в ней есть разное, есть «разные связи», но все же «мысли» достаточно ограниченны, единственное, что такая сильная простота требует сверхзначительного напряжения.
[26] Ст. Гегеля «Кто мыслит абстрактно?»
[27] Нужно помнить, что любая классификация и выделение условны и существуют как акт мышления, а не что-то другое. Единственное, что для обыденного мышления это не так. Такое и любое выделение существует не только как акт, но и как какая-то предметная тонкая материя.
[28] Само такое построение является значительным противоречием. Как может быть то, что не дано в качестве данности?
[29] Обыденное.
[30] И тут речь не только о каком-то психоанализе, но и о более широком понимании, тут речь о любой вроде бы как практике «как быть (успешным) сейчас».
[31] Сюда и чувственность, и все остальное…
[32] Уже-включение, которое действительно понято, принято, воспитано...
[33] Проблема ортодоксальных марксистов второй половины ХХ в. и их противников в том числе…
[34] И в такое адептов конкретной концепции…
[35] По-другому — это помешательство, фантазия или какое-то заблуждение, говорящее о том, что концепт — реальность.
[36] Пятигорский.
[37] Сидя на берегу доисторической реки (времени) в доисторическое время.
[38] Мышлением не для чего…
[39] Выделение чего-то в мышление, выделение такого предмета, как мышление…
[40] Таким могло быть нечто, то похожее, но понятое, выявленное, конкретизированное по-другому.
[41] Дух, сознание, число, моно, связь…
[42] Разговор не об отдельных мыслях, тут все сложнее…, тотальнее!
[43] Ум, дух, ментальность, личность…
[44] Всем понятны математические доказательства, и все могут прийти к одинаковым логическим выводам, то есть источник всеобщ?
[45] Название одной из работ К. Поппера.
[46] Софистов.
[47] Одна из многих.
[48] Такому противоречит диалог «Государство» Платона.
[49] Такое — это достаточно спорное заявление, а точнее, это даже в определенном смысле примитивное утверждение.
[50] Для автора таким «но» являются определенные «состояния», которые вызывает такое мышление. Но еще таким «но» принято считать некую «традицию» такого разговора.
[51] «Такие состояния» — это табу для тех, кто считает, что такое мышление — это чистый абстракционизм, чистая рациональность, лишенная всяких чувственностей. Итак, такое чистое мышление как бы противостоит всему чувственному, потому что чувственное — это телесное, то есть низкое. Но состояние необязательно чувственное, а чувственное необязательно телесное, то есть низкое. Присутствующая активность целостна, можно выделить какое-то чистое мышление, но только в мышлении. Некое чистое мышление, в котором есть только запах формальной логики, имеет только «чистые формы» мышления. Такая традиция имеет давнюю историю, но, скорее всего, это допущение, упрощение… Но все на самом деле сложнее. Состояния — это ни в коем случае не противопоставление мышлению. В действительности «состояния» = «мышление», точнее, они тождественны.
[52] Результат — это другое состояние мышления. Полученная «практика знать» о таком состоянии. Умение приближаться, разглядывать, и пребывать в таком. Но почему это в одном случае наличествует, а для других отсутствует?
[53] Научную, в том аристотелевском, а затем в томистском значении.
[54] Но что являлось основанием для того мышления, и чем являлась та изначальная традиция — это уже сегодня непонятно по разным причинам.
[55] Это определенное упрощение со стороны автора, и тут про Хр. Вольфа.
[56] Томизм, неотомизм…
[57] Но кто такой субъект? Такой предмет точно есть?
[58] Такое мышление застряло между субъектом и объектом, но и то, и другое — это только допущение.
[59] Уверенного слабоумия.
[60] Проблемы с «определением» предмета начинаются уже в математике.
[61] Тут предполагается, что есть и другие традиции такого странного мышления. И такое мышление может возникать и вне какой-либо традиции.
[62] Эти «силы»… тут показано, как можно «оживлять» слова.
[63] Разделение на практику и теорию — это только мыслительная условность.
[64] Применение слова «естественное» предполагает традицию, которая подразумевает особые смыслы, и предполагается таким понятием нечто: настоящее, правильное, действительное, единственное, истинное, натуральное, первопричинное…
[65] И тут придется признать, что такое разделение имеет своим основанием позднюю схоластику или, например, работы Хр. Вольфа, с единственным исключением говорящими о том, что в результате «позитивизации» науки где-то был утерян такой предмет, как Бог.
[66] Кое-где оно не воспринимается как научное.
[67] Карл Поппер
[68] Кантовский вариант говорит, что действительная метафизика невозможна из-за особого устройства разума (присутствия), а то, что предлагается в виде нее — это только негатив (иллюзия)… Но позитивизм, скептицизм, нигилизм…, отрицая это все, вместо философской метафизики предлагают научное или другое мировоззрение, то есть, опять же, какую-то негативную метафизику (рассказ), некое положительное мировоззрение, а как иначе? Проблему решать придется в любом случае! Или?
[69] Ни предмет, ни объект… речь не об этом.
[70] И насколько изменится?
[71] Что будет после смерти, что было до рождения. Где сон, а где реальность?
[72] Стабильное не замечание аномалий.
[73] Отправляем это все «туда»… к этому…
[74] Первое, истина, начало, апейрон, эксплуатация, свобода…, отчуждение…
[75] Например, пифагоровская положительная мета — это сведение всего к числу, что позволило обратиться к возможности применения схем из до-мышления к тому, что тут.
[76] Перейти к метаконструкциям.
[77] В этом весь Гегель с его пониманием действительности метафизики.
[78] Тут может быть множество различных объяснений.
[79] Последних.
[80] Подавление конкретных актов себя в качестве доказательства понятий.
[81] Сложность полного погружения в это заключается в том, что такое понимание — это не только сухая мысль, это еще и странное состояние, но как быть, если состояния нет, а есть только слова?
[82] Открытия какого-то «чем» могут многое менять…
[83] Лекции Пятигорского «о буддийской философии».
[84] Воспринимать, но, увы, без последнего восприятия.
[85] Такие «как-то» постоянно присутствуют, возникают, мелькают в сознательном присутствии.
[86] В котором нет оснований.
[87] Если оно, конечно же, произошло.
[88] Разных мистических традиций — это неважно.
[89] Для того чтобы такое понять, нужно это понимание развить, а в обыденном состоянии такое понимание является недоступным.
[90] Достаточно условное предположение.
[91] См. что-то подобное у Пруста «о природе времени».
[92] Что-то взятое из работ Мамардашвили.
[93] Прокл, Дионисий Ареопагит, Дунс Скот, Ансельм…
[94] Что такое это «все»? Это загадка, это тайна…
[95] Пустой, но рукой.
[96] Из…? «точки»?
[97] Практика — основной критерий истины! Какие бесполезные слова…
[98] Или его нет?
[99] Неизвестно, куда и зачем меняющееся происходящее, меняющееся ли?
[100] Так называемые «Безответные вопросы»?
[101] Завтра меня не станет, и все, что Я-ЗНАЮ-делаю, могу, являюсь — это ничто, как и Я! Зачем тогда все эти мои «зачем», зачем мои цели, зачем то, к чему я шел, зачем я подымался, почему не сидел и не смотрел на бесконечность, зачем разрешал себя эксплуатировать? Зачем страдал и желал? Ведь меня не станет, то есть «меня нет и сейчас», если посмотреть из моего вчера-сегодня в сегодня-завтра, в котором меня уже нет.
[102] Ведь такое мышление нельзя «намазать на хлеб». Но другое мышление тоже нельзя «намазать на хлеб», и никакое мышление нельзя никуда намазать.
[103] Речь не идет о каких-то примитивных представлениях, о каких-то скрытых предметах, силах, объектах…
[104] Так как это только состояния…
[105] Что из Горгия или нечто про агностицизм?
[106] Без «посредничества».
[107] Становление субъекта связано с фактом осознания конца своей субъектности.
[108] Отсюда начинает разговор Гегель.
[109] Наука тоже может вопрошать, и всегда хочется услышать от науки какой-то ее ответ, и такой ответ — это тоже какая-то научная значительность.
[110] И какая-то выделенная адекватность — тоже не обязательно гарантирует выживание, и все на самом деле может оказаться обратным.
[111] Адекватность, признанная каким-то сообществом. Причем «такая адекватность» тоже может быть разной?
[112] Присутствующий.
[113] А как же «теория адекватности» Маяковского и его «Что такое хорошо и что такое плохо?», разве такого недостаточно?
[114] Так как нет никакой установленной адекватности.
[115] Каждый раз действительные для бредущего.
[116] «Действительность куда-то» — всегда условна.
[117] Будда, Франциск Ассизский…
[118] Адекватного, правильного.
[119] Сюрреализм как показатель отсутствия действительного, целостного, остановленного субъекта.
[120] Наблюдал со стороны.
[121] И был ли он в том поступке, или это был другой Дали?
[122] Есть какие-то цели, которые соответствуют какому-то возрасту? И как их объяснить?
[123] Тот, кто находиться в точке, но точка — это уже ушедшее…
[124] Орудия труда, машины, открытия, изобретения, теории, концепции…
[125] Точное знание у присутствующего о происходящем в точке присутствия.
[126] «Мир как целое» и практичность — это несоизмеримые вещи.
[127] Уходящее, воспроизведенное, явленная остывающая мысль, которая уже не есть начало.
[128] Но не кто угодно.
[129] Ее избитости, усталости…
[130] Что-то о Фаусте?
[131] Такое можно всегда объяснить в качестве какой-то иллюзии сознания, что можно как-то медикаментозно излечить…
[132] Все мышление экзистенциалистов говорит об этом.
[133] Кем?
[134] И становится сверх или неадекватность, безумие? Что из этого?
[135] Существование и сущность, сущность и существование.
[136] И всегда открытым является вопрос о том, что этот гипотетический мир там — что это? А также, он един или их много?
[137] В «Маленьком принце» присутствует пьяница, который стремится оказаться в полузабытье, так как это присутствие его тяготит, но одновременно он не может и не хочет избавляться от присутствия.
[138] Что произойдет?
[139] Где? В ушах? В уме? В душе? В мышлении?
[140] Ну, значит, и? И какие последствия «такого значит» возникают после? И последствия «от вскрытия» этого звучания?
[141] Неслышимый фон в сознании.
[142] И тут шелест всех коннотаций…произошедшего, ушедшего, наступающего…
[143] Скорее всего, это только элемент, а все остальные действия происходят в уме, и, скорее всего, телесность в каком-то смысле выступает как элемент, который необходимо проигнорировать в итоге.
А. Руснак
ОТСУТСТВИЕ ОСНОВАНИЙ
Опыт странного мышления
Ч. 1.
При создании иллюстрации обложки было использовано изображение - Mariano, CC BY-SA 3.0, via Wikimedia Commons; File URL: https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/f/f4/SantaCruz-CuevaManos-P2210651b.jpg